По прозвищу «Сокол». Том 3 - Алекс Рок

Вошла в ремиссию?

– Да-да, Римма Юрьевна, всё так. Вы тут не видели девушку? Светлые волосы, невысокий рост.

– Не слежу за шлюшками всяких наркоманов. А что, потерял? – такую хищную улыбку, да к Нине на стол, психолог бы многое рассказала о характере вахтёрши.

У меня от злости сжались кулаки.

– Это моя дочь.

Холод моего голоса достиг адресата, и старуха поняла, что не шучу. Нахмурилась, словно для крика. Ещё мгновение, подумалось мне, и она завопит «помогите, убивают!»

Только этого мне сейчас и не хватает.

Мегера сглотнула, спросила.

– Это такая, что всегда здоровается со мной? Добрая? Твоя дочь!? – как будто у меня сплошь должны были пьяницы да наркоманы получаться. – Видела Оксаночку. Вышла часов в пять. Подумать только, такой цветок и у такого… отродья!

Дальше слушать не стал, побоялся утонуть в исторгаемой старухой желчи.

Пять часов. Три часа где-то колобродит, это по холоду-то? Куда её черти понесли и зачем?

Первым делом набрал номер, почуял себя идиотом, забыл, что она оставила свой телефон. Хитрая, знала, что буду звонить. Или она это случайно?

Мозг подкидывал идеи одна страшнее другой. Жаль, при мне не было её фотографии. Здравый смысл, проснувшись, норовил мне стукнуть по темечку, девчонка-то уже взрослая, сама за себя отвечает. Да и мало ли какие у неё могут быть дела?

Бальзамом на душу не стало, но всё же успокоился, выдохнул. Зашёл в магазин, побродил между полок. Хотел задать кассиршам тот же вопрос, что и мегере, поперхнулся, вспомнив, как добывала в последние дни информацию Жаклин.

Она всего лишь дримейдж, и всё же чуть не наделал глупостей. Размяк я с Оксанкой, вернулся к человечности. Упрекнул самого себя как будто за что-то плохое.

– Булка, что-то ещё? – кассир пробила покупку с ленты, вздохнула, глянув куда-то в сторону. Я кивнул, полез в карман за картой. Уже на улице вскрыл блистер, шумно зашуршала упаковка. Белая плоть выпечки ждала первого укуса.

– Велик Великанск, да весь как на ладони, – знакомый голос окликнул со спины, я обернулся. Нина давила из себя улыбку. От трескучего, витающего в воздухе новогоднего мороза у нас обоих слезились глаза. Вот так встреча…

* * *

Смахнул с лавчонки снег, почуял себя старым дедом. В детстве обещал самому себе не плюхать зад на поставленные для стариков лавки, всегда быть на ногах. Сейчас тело требовало больше покоя, чем десять лет назад.

Обледенелая деревяшка жгла холодом кожу даже сквозь штанины, трудно было представить, каково Нине.

Психолог на такие мелочи не обращала внимания.

– Значит, ушла? Собралась поутру и исчезла? Не оставила никаких записок?

Рассказал ей обо всём в едином порыве, а теперь корил себя за словоохотливость. Нина выглядела довольной, словно ухвативший добычу коршун. Воображение не жалело красок, рисуя подобный обрз. Я отчаянно гнал его прочь, ждал от неё совета, предложения, просто (доброго человеческого) слова.

На последнее эта маленькая заноза как будто была не способна.

Вздохнула, набрав побольше воздуха в миниатюрную грудь, удручённо выдохнула.

– Алексей, у вас ведь совершенно никакого опыта общения с подростками, верно? Помните себя в её возрасте?

Кивнул, хотя предпочёл бы забыть. Пьяные выходки отца, желание увидеть на лице матери хотя бы одной улыбкой больше.

И страх, страх, страх, что сегодня снова сделал что-то не то, и не избежать побоев. Нина сделала вид, что только сейчас вспомнила о моём детстве, состроила сострадательную мину на лице. Как бы ни была она хороша в своей лжи, а я научился некоторым трюкам у неё. Сегодня ей меня не обмануть.

По крайней мере в этом.

– Хочешь, поспорим, что ваши юные годы во многом схожи с ней?

– Откуда ты…

– Откуда знаю? Лёш, она бежала из другого города сначала к твоей тётке по отцу, а потом уже к тебе. От родной матери. Думаешь, тяга к познаниям её поволокла, словно на привязи, или она от чего-то убегала? Я же права?

– Ты права.

– Она просто не ожидала скользнуть из одного кошмара в другой, вот и всё. Заглянула под одеяло твоей жизни и ужаснулась. Монстры обитали не только под кроватью. Это всё из-за вчерашнего допроса?

– У меня дома что, стоит камера?

– Не удивляйся, работа психолога состоит из умения складывать два и два. Ты рассказал о звонке друга, о том, как вступился за него с пушкой наперевес… – Нина игриво, словно кошка, закатила глаза, будто желая сказать, что знает больше, чем ей рассказал. Это-то в ней всегда и раздражало. – Просто после большого шока для того, чтобы окончательно удостовериться в пришедших мыслях, нужен маленький штришок. Капля, соломинка, что переломит спину верблюду. То, что подтолкнёт к шагу по иную сторону отношений.

Вместо того, чтобы искать пропавшую дочь сидел на лавочке и слушал её рассуждения. Душные, но такие тёплые, убаюкивающие, дурманящие.

Не хотелось вставать, не хотелось ничего. Почти переборол самого себя в этом порыве, как она нашла ту самую соломинку: обвилась руками вокруг моего предплечья, прильнула щекой, зажмурилась.

Здравый смысл говорил, что психологи себя так не ведут. Нина же каждым движением будто хотела сказать, что много он знает, этот здравый смысл!

– И что мне теперь с этим делать? Между нами как будто стена…

– Бери я с тебя деньги за сеанс, сказала бы, ничего не делать, а тащить её ко мне.

То ли намёк, то ли предупреждение, с Ниной никогда не знаешь точно. Наконец она томно вздохнула.

– Но это было бы ложью, потому что семейные посещения по двойному тарифу. Всё проще, Лёша. Ей восемнадцать, но она всё ещё ребёнок.

– Мне вчера почти также сказали.

– И правильно сказали. Она ребёнок, у которого в своё время отобрали право на подростковый бунт. Дети остро реагируют на малейшие изменения, а ты принялся раскачивать её на качелях отцовских чувств и личных проблем. Она к последним не имеет никакого отношения, и всё равно вынуждена участвовать.

Помолчали, глядя на тихий танец снега, прежде чем она продолжила.

– Люди, словно марионетки, одержимы эмоциями. Ярость, страх, ненависть – они сильны. А любовь всё же сильнее, потому что способна породить все вышеперечисленные. И когда любовь вместо положительных эмоций начинает создавать отрицательные, происходит диссонанс. Психологический надлом.

– А я думал, ты только по рабочим вопросам и психологии сна разбираешься.

От неё пахло женщиной. Она едва держалась, чтобы не залезть на меня верхом и не повторить всё то, что мы вытворяли в её кабинете, только на этот раз посреди трескучего мороза заснеженной улицы.

Безлюдье, тишина, страсть.

Воображение под её натиском изобразило Оксанку как