Возвращение в Полдень - Евгений Иванович Филенко

– Ступайте в душ, Консул, – велел он, возясь с сервомехом в дальнем углу ангара. – Управлюсь без вас, а вы на черта похожи. На большого затравленного черта.

– Я должен присутствовать…

– Ни хрена вы не должны. Что смогли, вы уже сделали.

Кратов начал было избавляться от скафандра прямо здесь, в ангаре, но внезапно вспомнил одну из сентенций Татора: «Порядок на то и порядок, что он порядок». Стиснув зубы, он потащился в шлюзовую камеру, уже вычищенную от снега и грязи, полную воздуха, сухого, свежего, пахнувшего электричеством. Там он вернул скафандр в закрепленный за ним шкаф, хотя вокруг полно было свободных шкафов и при обычных обстоятельствах регламенты никем не соблюдались. Но, похоже, лимит обычных обстоятельств был вычерпан на несколько лет вперед.

Волоча ноги и по-прежнему наблюдая за собой как бы со стороны, с флегмой и апатией, на одних мысленных директивах дотащил свое тело до душевой. Приказал ему раздеться. Загнал эту двухметровую тушу внутрь кабинки. Включил холодную воду, питая слабую надежду таким способом вернуть себе ощущение реальности. Не вышло: он просто замерз и, повинуясь простым рефлексам, неживым голосом истребовал себе «атмосферу комфорта». Теплые струи стекали по лицу, как чужие слезы. Гармонизирующие волны проникали под кожу и кошачьими лапками месили окаменевшие мышцы. А где-то там, под самым сердцем, тикал большой старинный будильник. Вроде того, что стоял на бабушкином деревянном комоде среди прочих архаичных диковин, чье назначение давно было утрачено. Но будильник, помнится, жил, его стрелки нервно меняли положение на пожелтевшем циферблате, иногда – не сказать, чтобы часто! – неуклюже сцепляясь, и бабушка Лаура привычным щелчком по стеклу размыкала их… а еще раз в год нужно было подзаряжать совершенно уже ископаемые химические аккумуляторы, а чтобы заменить эту древность на вечные батареи, не могло быть и речи… бабушка Лаура жила в окружении раритетов и реликвий, знала историю каждого предмета и ценила превыше всех земных сокровищ, и вряд ли изменила своим обычаям по сию пору… Будильник тикал, дергались стрелки, и каждое прожитое ими деление старого циферблата означало, что те, кто остался снаружи, еще одну минуту провели неведомо где, в неволе или в небытии – о чем он запретил себе думать! – без связи, без надежды, а он растрачивает время впустую, стоя в «атмосфере комфорта» бездеятельно, бестолково, даже не имея душевных сил насладиться этим злосчастным комфортом.

Кратов заставил себя выбраться из кабины, сомнамбулически осушил кожу и волосы, закутался в белый махровый халат и вышел в коридор.

– Я уж подумал, что вам стало дурно, – участливо промолвил Феликс Грин. – Или вы там уснули. Вот, выпейте.

Он сунул Кратову под нос высокий бокал с густой жидкостью апельсинового цвета и запаха.

– Что это за гадость? – спросил Кратов, капризно морщась.

– Откуда мне знать, – отвечал Грин. – Док Мурашов запас такого добра на небольшую деревню, он вечно нас потчует…

Грин выглядел суетливым чуть более обычного, вязкая забота в его голосе и поступках казалась ненатуральной. Но он был как-то уж слишком спокоен для человека на борту корабля с пропавшей командой, затравленным чертом и двумя мертвецами.

2

…«Когда вернусь, – произнес Фриц Радау, мечтательно прикрыв глаза, – первым делом залезу в бассейн с чистой водой, а на бортике уже заранее будет выстроена батарея из пивных банок. Всех сортов! Я улягусь на воде, глупо таращась в небо, нормальное такое синее небо, безо всяких там извращений, то есть не зеленое, не красное какое-нибудь, а просто синее. А в руке у меня будет банка пива. Я начну с той, что справа, и так по порядку, по возрастанию градуса… Ты любишь пиво, Klein?»[4] – «Ненавижу, – сказал Кратов угрюмо. – И ты это прекрасно знаешь, Greis».[5] Разговоры на тему «когда вернусь и что сделаю» выводили его из равновесия. К тому, что на этой планете его иначе, как Кляйн, не называли, он уже привык и сам на автопилоте обзывался Грайсом. «…И только к вечеру, – продолжал витийствовать Радау, не обращая внимания, – потому что у меня иссякнут запасы хорошего пива, а за пополнением придется тащиться к старику Фишеру, лучше Вольфганга Фишера никто в наших местах пива не варит, дай бог ему меня дождаться, старому черту… Только к вечеру я вылезу из бассейна, если к той поре у меня не отрастут плавники и не прорежутся жабры, срежу лишнюю шерсть с башки и морды, включу все видеалы, что есть в доме, напялю смокинг, жилет в крупную звездочку, как дядя Сэм из старых комиксов, нацеплю бабочку на шею и в таком дурацком виде примусь тревожить друзей. Привет, скажу я, как вы тут без меня обходились восемь лет? Забыли уже о том, что я жив и требую знаков дружбы и уважения?» – «Свинство, – сказал Кратов сердито. – Весь день киснуть в луже и хлебать помои!» – «Doofkopf,[6] – промолвил Радау без злобы. – Что ты смыслишь! Тебе в твоем сопливом щенячьем возрасте хотя бы знакомо такое понятие – маленькие удовольствия?» – «Удовольствие может только большим, – ответил Кратов уверенно. – В жизни нет времени размениваться на мелочи». – «Поспорил бы я с тобой, – сказал Радау. – Кабы не был когда-то таким же Milchreisbubi…[7] Ну, чего расселся? Топай на корабль, будешь мне оттуда сигналить, а я займусь калибровкой. Только не вздумай врубать сепульку сразу на всю мощь, я тут в момент оглохну. Сотворишь, как в прошлый раз, – считай, что я остался без ушей, а ты и вовсе без головы, которую я тебе, Кляйн, откручу напрочь за ненадобностью». – «До головы еще дотянуться надо, Грайс», – хмыкнул Кратов, поднимаясь на ноги и взирая на низенького круглого Радау сверху вниз, как Арагорн на хоббита. Тот сделал вид, что не расслышал иронии. Испытывая громадное удовлетворение от того, что нынче почти удалось избежать пустопорожней болтовни (пивные банки вокруг бассейна были не в счет), Кратов покинул территорию маяка. Он ломил сквозь черный сухостой, словно танк, не разбирая дороги. Треск от него стоял, должно быть, на мили вокруг. Плевать, Нимфодора проходит по разряду миров с неагрессивной биосферой… Беззаботно закинутый за спину фогратор ежеминутно цеплялся