Том 6 Искатель Света - Cuttlefish That Loves Diving

Хозяйка с ребёнком вскоре открыли дверь и увидели ослабевшего отца и пакет с хлебом.

Комендантский час наступил быстро. Люк, подавленный и униженный, вернулся на улицу Минск.

Едва он открыл дверь своего дома, как увидел жену, которая с улыбкой сказала ему:

— Я достала еды!

Как хорошо… — Люк с облегчением вздохнул и крепко обнял Старлин.

Одри шла по улицам и переулкам, невидимая для всех.

Она молчала, пока не дошла до Района Императрицы, до своей роскошной виллы, где пахло жареной гусиной печенью и другими деликатесами.

Помолчав, она понаблюдала за снующими туда-сюда слугами и горничными, а затем поднялась в свою комнату.

Посреди ночи она, накинув плащ, вошла в спальню родителей и подошла к их кровати.

Долго и пристально посмотрев на них, Одри опустилась на одно колено и прижалась лбом к руке отца.

Капли слёз падали на ковёр, оставляя тёмные пятна.

Затем эта златовласая, зеленоглазая аристократка медленно подняла голову и, обращаясь к спящим родителям, сдавленным голосом прошептала:

— Папа, мама, спасибо… спасибо, что научили меня, что такое сострадание, что такое милосердие, что такое добродетель.

Сказав это, она закрыла глаза, резко встала и, повернувшись, вышла за дверь. На её лице больше не было ни единого выражения.

Глава 1241: Прилив

На рассвете граф Холл проснулся в привычное для себя время и совершил прогулку по саду и газону своего поместья.

Осмотрев своих любимых чистокровных лошадей, он вернулся на третий этаж виллы и переоделся в уличную одежду. К этому времени его супруга Кейтлин уже встала и отдавала распоряжения своей личной горничной.

— Пора завтракать, — сказал граф Холл, стоя у вешалки и улыбаясь жене.

В этот момент он услышал доносившийся снаружи шум, который становился всё ближе и не утихал.

Едва заметно нахмурившись, граф Холл искоса взглянул на своего личного камердинера.

Этому знатному аристократу не нужно было ничего говорить. Камердинер тут же подошёл к окну и отдёрнул оставшуюся тонкую тюлевую занавеску.

Раздался шорох, и в спальню хлынул яркий, чистый свет.

Камердинер выглянул наружу, окинул взглядом окрестности, и его лицо внезапно стало серьёзным.

Он обернулся, мельком взглянул на графиню, всё ещё разговаривавшую с горничной, и, быстро подойдя к графу Холлу, понизив голос, произнёс:

— Шествие! Множество людей в шествии!

Шествие? — Граф Холл был хорошо знаком с этим словом. Как аристократ Лоэна и второй по величине акционер Констонского угольно-сталелитейного концерна, он не раз видел, как рабочие собираются на демонстрации, требуя повышения еженедельной платы и установления максимальной продолжительности рабочего дня. За последние месяц-два в Баклунде из-за различных проблем также вспыхивало несколько протестных шествий, но все они были быстро подавлены и не привели к каким-либо последствиям.

Взгляд графа Холла несколько секунд скользил по лицу камердинера. Он прищурился, остро чувствуя, что сегодняшнее шествие может оказаться не таким, как он себе представлял.

Сохраняя невозмутимый вид, он подошёл к окну.

Один лишь взгляд, и взор графа Холла застыл.

С высоты третьего этажа он увидел, что дальняя улица запружена людьми. Они сбились в плотную массу и двигались в его сторону, словно гигантская тёмная туча, готовая поглотить Баклунд.

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Крики нескольких тысяч, а то и десятков тысяч человек слились в единый гул, который становился всё громче и отчётливее. От этого звука у графа Холла по коже пошли мурашки.

Ему доводилось бывать на мероприятиях вроде большой мессы на Площади Памяти, видеть такое же количество людей и слышать их скандирующие голоса, но тогда он был, так сказать, частью толпы, частью этого целого. А сегодня он был одной из целей этого бушующего прилива.

Граф Холл невольно посмотрел в хвост процессии и не увидел её конца. Однако, благодаря своему богатому опыту, он мог сделать некоторые выводы по наблюдаемым деталям.

Он видел, что по бокам шествия очень мало полицейских и солдат. По сравнению с огромной толпой они казались крошечными, как брызги на гребне морской волны.

Граф Холл был уверен, что шествие, направляющееся в Район Императрицы, должно было быть под самым строгим контролем, и сюда непременно бы направили большое количество солдат и полиции. Нынешняя ситуация могла означать лишь одно: участников шествия было слишком много!

Настолько много, что солдаты и полицейские оказались слишком разбросаны!

Шествие из более чем ста тысяч человек? А может, и больше… Шествие, вызванное нехваткой продовольствия, в любой момент может перерасти в бунт и грабежи… Пока что они выглядят организованно… это потому, что есть много организаторов и лидеров? Чёрт возьми, неужели МИ-9 и все церкви не заметили никаких признаков? Как можно было за одну ночь организовать шествие такого масштаба? Даже если Баклунд превратился в пороховую бочку, чтобы её поджечь, нужно чиркнуть не одной спичкой! — в голове графа Холла проносились мысли одна за другой, а выражение его лица становилось всё более мрачным.

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Крики становились всё более слаженными и громкими, словно в городе началось цунами.

К этому времени слуги и горничные в особняке графа Холла тоже заметили происходящее. Они столпились у окон, глядя за ворота.

Их лица тут же побледнели, словно они оказались на пути прорвавшей плотину реки, от которой не было спасения.

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Бесчисленные голоса слились воедино, а чёрная масса людей создавала невероятное давление.

Граф Холл резко очнулся и инстинктивно хотел было послать телеграмму королевской семье, чтобы они прислали войска для подавления.

Но, присмотревшись, он заметил, что в толпе было много людей в военной форме, многие из них — инвалиды.

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Солдаты, поддерживающие порядок, с одной стороны, были настороже, а с другой — с сочувствием смотрели на шествие, держа ружья стволами вверх.

Среди этих людей были их бывшие боевые товарищи, их родители, жёны и дети, их друзья и соседи, а также огромное количество живых людей, таких же, как они, которые просто не хотели умирать с голоду. Как тут было не проникнуться жалостью и сочувствием?

Возможно, поначалу это чувство возникло лишь у пяти-шести солдат и полицейских, но вскоре оно охватило почти всех.

В былые времена под дулами офицерских пистолетов они бы безропотно выполнили любой приказ, но сейчас многие из них думали:

Какой-нибудь сукин сын посмеет приказать мне стрелять, и я его самого пристрелю!

— Хлеба! Мы хотим хлеба!

Под эти крики, под напором огромной толпы, лицо графа Холла слегка побледнело.

Он