Функция: вы - Юлия Домна

Я рассеянно вернулся к пустой дороге:

– Знаю? Правда?

Разве мы говорили об Ариадне вот так, любуясь улицей, попивая кофе? Как о Кристе, или Минотавре, и бог знает ком еще. Ведь для разговоров нужны какие-то мнения, выдаваемые за факты, недосказанности, порождающие домыслы. А мы до сих пор не могли даже определиться, жива ли она или мертва; оставалась ли человеком, личность которого еще можно было вернуть, или окончательно превратилась в донорское тело для своей контрфункции.

Я сжал пальцы, а они не сжались: больная рука начинала слабеть.

– Минотавр звонил, сказал готовить ей место, – продолжил Мару, как всегда угадав ход моих мыслей. – Я тут прикинул, не рано ли? Или у него созрела очередная всеразрешающая раскладка сигнатур?

– Не знаю. Утром мы едем в Эс-Эйт. Что-то насчет катализатора.

Конечно, помня об этом, стоило ложиться сразу после «Улисса»; укрыться двумя одеялами, тупо попялиться в стену и провалиться в сон просто потому, что там у меня еще были дела. Но я не смог. Даже на секунду не зажмурился. В голове трещало, как эта вывеска напротив: грозя вот-вот замкнуть и перегореть, рассыпавшись искрами, пока Ариадна молча читала у окна.

– Опять исчезнешь? – мягко спросил Мару. – Ты ведь знаешь, необязательно уходить из лабиринта, чтобы тебя не нашли.

Я улыбнулся:

– Знаю. Но обычно я просто смотрю кино.

– О, конечно, как скажешь. – Он похлопал меня по колену и поднялся на ноги. – Кино – это, вообще-то, здорово. Давненько там не был. Может, позовешь с собой разок?

– С удовольствием. Только чур в ноябре.

Потянувшись, Мару подхватил сумку, и меня обдало запахом знакомого одеколона. Из тех, который придумали лет сто назад: очень стойкий и простой. Он поглядел на меня сверху вниз, внимательно и без украдки, – взглядом, на который всегда хотелось ответить. И не просто так, а чем-то правильным, прилежным, оправдать его бесконечное терпение и веру в людей. Если Минотавр в первые годы поигрывал в моего приемного отца, когда ему хотелось, от губительной скуки, и злости, и желания кому-то что-то доказать, то Мару, ничего не обещая, просто был рядом и уже этим давал очень многое.

– Когда Кристе исполнится… мы правда больше не встретимся? Никогда-никогда?

Мару понимающе кивнул:

– Никогда-никогда.

– И все эти истории о том, что кто-то так отчаянно искал встречи с контрфункцией, что однажды на них обоих упал самолет, – все так и будет?

Мару удивленно хохотнул.

– Поучительная, но малодостоверная байка. Зато сразу узнается тон рассказчика, – он протянул мне раскрытую ладонь. – Пойдем внутрь. Очень холодно. И кстати, сколько ты уже не спишь?

Уклончиво пожав плечами, я принял его руку. Мару рывком поставил меня на ноги, и я тут же почувствовал, как безнадежно, до льдистой корки промокли джинсы от сидения на крыльце.

– Никто не знает, как именно Дедал совершает перестановку функций. – Он закинул сумку за спину и направился к двери. – Как привязывает их жизни к нашим? Как физиологически делает нас частью себя? И почему, когда контрфункции исполняются, мы начинаем жить в параллельных мирах, даже если ходим по одним улицам? Но, если помнить, что он всегда приходит в последнюю встречу, возможно, перестановка длится все это время? Возможно, в этом истинный смысл наших неслучайно случайных пересечений?.. Я с удовольствием подискутировал бы на эту тему, но в более приятной обстановке. Согласен?

Крыльцо омыло золотым светом прихожей. Наши удлинившиеся силуэты покатились по ступенькам, как рулоны черного сукна.

– Да, но ведь… – я смотрел, как Мару входит внутрь. – Ты же сам говоришь, они просто люди. А у людей то и дело все идет не так. Куча вещей вынуждает их отказываться от того, что им важно.

– С Кристой такого не случится.

– Ну а вдруг? Если у нее не получится? Если отец не сможет помочь? Или сможет, только это будет долг на всю жизнь? А если с мамой что-то случится… Крис не переживет это. Она слишком ее любит. Я не смогу, у меня не будет права убеждать ее…

Мару скинул сумку на пол.

– Значит, убедит кто-то другой.

Из темных гостиных арок не доносилось ни звука. Я по-прежнему стоял на крыльце. Мару знал, я мог простоять так очень-очень долго. Я был приучен стоять и ждать.

– Ради Кристы жизнь повернула вспять собственные законы, которые наукой признаны фундаментальными. Неважно когда, но она исполнится как функция и сделает то, ради чего Дедал спас ее. Тебе же, как и Дедалу, остается только ждать. Быть рядом, когда это нужно. И не забывать, что́ мы обсуждали много раз. – Мару устало улыбнулся. – В мире, где жизнь осознала саму себя, чтобы защищать нужнейшего, а не сильнейшего, контрфункции – больша́я часть большого солнца. И для того, чтобы оно продолжало греть и светить и каждый под ним выполнял свою оптимизирующую функцию…

Я кивнул, и мы сказали это вместе:

– Система оптимизирует все.

– Ты тут? – спросил я у телевизора.

Он не работал, что было странным. Я точно помнил, что запитал его отцовским юбилеем и тем закончил коридор. В тот день было много гостей, детям накрыли отдельно от взрослых, и все мы, раздуваясь от мнимой свободы, травили страшилки по кругу.

После Кристы здесь все было не так. Но мою старшую навсегда четырнадцатилетнюю сестру понять было просто. Однажды, спасая умирающую девочку, я выбрал не ее. Подобные вещи не могу остаться без последствий.

Наши телевизоры стояли вплотную, стык в стык. Их тонкие металлические рамы напоминали швы между кирпичами, и, подобно кирпичам же, они выстраивали ряды, а те – стены, четыре ряда в высоту, а те – коридоры. Повороты. Пролеты. Их освещал резкий белый свет. Многие телевизоры были соединены кабелями, тянущимися из настроечных панелей снизу экранов. Часть их болталась свободно, как лианы, не подойдя нам по длине. И хоть я пытался запитывать близлежащие сигнатуры друг о друга и не тянуть кабели без необходимости через весь коридор, моя старшая навсегда четырнадцатилетняя сестра умудрялась соединять все со всем, превращая коридоры в серверные джунгли. Я не возражал. В конце концов, она проводила здесь намного больше времени. Она все помнила, никуда не отлучалась. На самом деле Габриэль, а не я делала для Ариадны основную работу.

Но сегодня она злилась. И пряталась. А значит, собиралась мешать.

– Ты самое избалованное привидение в мире, – вздохнул я и вернулся к работе.

В моих телевизорах на беззвучном крутились воспоминания. В телевизорах Ариадны рокотал океан. Смазывался горизонт, гудел шторм, ломались толстые слоистые льдины – по крайней мере в тех экранах, что, как зеркала, не возвращали мне меня. А таких еще было много. Примерно столько же, сколько полностью отключенных.

Поначалу все, что мне удавалось запитать