Ленька-активист - Виктор Коллингвуд

затем последние отлучившиеся бойцы вернулись в вагон, поезд дернулся, заскрипел и, медленно набирая ход, пополз из Екатеринослава на юг. Я сидел на каких-то ящиках, приткнувшись в углу, и старался не привлекать к себе внимания. Ветер свистел в щелях теплушки, сажа и искры из трубы паровоза летели прямо в открытую дверь, но я почти не замечал этого. Все мысли были сосредоточены на предстоящей, критически важной для меня встрече.

Красноармейцы, мои случайные попутчики, оказались ребятами словоохотливыми. Поначалу они с недоверием косились на меня, «штатского», непонятно как затесавшегося в их воинский эшелон, но потом, разговорившись, немного оттаяли. Ехали они, как я понял, на пополнение в одну из дивизий, сражавшихся с Врангелем.

— Ну что, хлопцы, — сказал один из них, молодой, белобрысый парень с озорными голубыми глазами, раскуривая самокрутку. — Похоже, этому Врангелю, черному барону, теперь карачун придет. Вишь, кака силища на него собралась! А там, глядишь, и мировая революция подоспеет. И заживем тогда!

— Заживем, ага, — хмыкнул другой, постарше, с угрюмым, изрытым оспой лицом. — Если доживем. Конца-краю этой войне не видать.

— А я слыхал, — вмешался третий, худой, чернявый, с хитрыми глазками, — что скоро деньги совсем отменят. Коммунизм же строим! Сначала нам, красноармейцам, и этим… совслужащим. А потом — и всем остальным.

— И как без денег? — спросил скептически настроенный рябой солдат.

— Ну как, известно как! По коммунистически! Каждому по потребностям, от каждого по способностям. Паек будут давать, а деньги — тю-тю. Вот это житуха будет!

— Деньги отменят? — удивился белобрысый. — А как же тогда? Без денег-то? На что ж тогда, скажем, бабу в городе «уговорить», или там, самогонки штоф?

— Дурак ты, Сенька, — усмехнулся чернявый. — При коммунизме бабы сами давать будут, по разнарядке. А горилки будет — залейся, и не самогона мутного, а «казенки». Все общее будет, все народное. Захотел — пошел в магазин, взял, что надо, и никаких денег. Красота!

— А я вот думаю, — возразил угрюмый. — Что без денег — это плохо. Как тогда считать, кто сколько работает, а кто — лодыря гоняет? Все ж на шею сядут, работать никто не захочет. И начнется опять бардак, похуже, чем сейчас. Деньги, они, конечно, зло, но без них — никак. Порядок должен быть.

Разгорелся жаркий спор. Одни доказывали, что отмена денег — это прямой путь к светлому будущему, к равенству и братству. Другие сомневались, опасаясь, что это приведет к еще большей разрухе и анархии. Я слушал их споры, не вмешиваясь, и думал о том, что эти простые, неграмотные мужики, уже теперь догадывались о трудностях, которые потом, уже в моей, будущей жизни, станут камнем преткновения для всей нашей советской системы.

До Синельниково было не так уж и далеко, меньше часа езды. Когда поезд начал замедлять ход, подъезжая к какому-то небольшому расхлябанному деревянному мосту перед самой станцией, военком до этого дремавший в углу, открыл глаза и кивнул мне:

— Ну, паря, приехали. Давай, выпрыгивай, а дальше — пешочком. Тут недалеко, версты полторы не больше!

Я поблагодарил его и моих случайных попутчиков. Поезд по мосту ехал всего верст десять — двенадцать в час, но прыгать все равно было страшно — совсем рядом проплывали толстенные деревянные, пахнущие креазотом балки, влепиться в которые мне очень не хотелось, а помост под рельсами весь был искурочен снарядами. Тем не менее, приловчившись, я выпрыгнул. Каблуки громко стукнули по доскам настила, я по инерции пробежал несколько метров за поездом, и вот, я уже на твердой земле. Уфф… Доехал.

Станция Синельниково, когда я до нее добрался, представляла собой небольшой, но оживленный железнодорожный узел. Несколько путей, небольшое, но крепкое здание вокзала из красного кирпича, водонапорная башня, какие-то пакгаузы. Но сейчас здесь было необычно многолюдно и суетливо. Повсюду сновали военные — от простых красноармейцев до командиров с ромбами в петлицах, слышались отрывистые команды, трещали телеграфные аппараты, у перрона фыркал и пыхтел сизым дымом автомобиль. Чувствовалось, что здесь действительно находится какой-то важный штаб, центр принятия решений.

Штабной поезд разительно выделялся среди других своей солидностью. Он был составлен из больших салон-вагонов темно-зеленого цвета, с тщательно зашторенными окнами, у которых, несмотря на мороз, недвижно стояли на часах двое рослых, подтянутых красноармейцев с винтовками с примкнутыми, тускло поблескивавшими на солнце, штыками. Возле вагона курили и о чем-то разговаривали между собой люди в хорошо сшитых кожаных куртках, добротных военных френчах — очевидно, работники штаба. Да, это явно был он, штабной поезд Юго-Западного фронта, о котором говорил Костенко.

С независимым видом пройдя мимо, я затаился за углом пакгауза, наблюдая за этой деловитой суетой и лихорадочно соображая. Пробраться внутрь, мимо такой охраны, было почти невозможно, да и бессмысленно. Нужно было придумать какой-то предлог, какой-то ход, чтобы меня хотя бы выслушали и допустили к будущему вождю и лучшему другу всех физкультурников.

Раздумывая, как лучше все это устроить, я сразу отбросил мысль рассказать «всю правду». Нет, это было бы слишком наивно, слишком неправдоподобно. Он просто не поверит, примет меня за экзальтированного сумасшедшего или, хуже того, за провокатора, подосланного какими-нибудь его врагами. Но чем тогда я могу его «зацепить»? Насколько я знаю из исторических романов и кинофильмов, товарищ Сталин, вообще говоря, никогда не любил фантазии — это «человек дела». Значит, он ценит не всякие завиральные идеи, а конкретные действия. Что же, попробую-ка я показать лицом свои немногочисленные, но вполне весомые заслуги. Крушение «Дроздовца» — это не кот начхал. При желании можно сделать из этого факта далеко идущие выводы о большом будущем диверсионной борьбы на железных дорогах! Да и из «пионерской коммуны» можно сделать некий маяк, пропагандистский пример работы партии с молодежью! В конце концов, настоящие «пионеры», появившиеся примерно в это же время, активно продвигались как важная часть воспитания политически активной смены. Так, а если все эти идеи его не заинтересуют? Сходу, конечно, трудно что-то придумать еще. Ну да ладно, по ходу разговора попробую придумать еще что-нибудь. Как говорится, «война план покажет».

Устроившись за пакгаузом, я продолжал наблюдать за обстановкой. Преодолеть часовых я не надеялся — разумеется, никто не пустит в штабной поезд какого-то непонятного парнишку. Но вдруг Сталин выйдет на перрон покурить? По собственному опыту я помнил, что люди, безвылазно сидящие в вагонах, да еще и в такую жару, рано или поздно начинают испытывать непреодолимое желание «выйти размяться». Наверняка Иосиф Виссарионович