Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Зейнеп поднялась. День клонился к концу. Со двора неслась трескотня цикад.

Это не то. Поиски близнецов ни к чему не привели её. Она это знала заранее. Не среди людей надо искать. Не могут быть одиннадцатилетние девочки существами такой силы, чтобы выпустить ифрита из тиса.

Демерджи чётко сказал: тут один. Другой – там.

Зейнеп подошла к котлу. Жидкость в нём уже кипела.

Воду она взяла правильную, родниковую. И ложка у неё была правильная, серебряная, тёмная. Много зелий ею было намешано. И все сработали.

Но сейчас она не знала, подействует ли. Притянет ли того, который тут, к ней? И если притянет – как она узнает? Ведь неизвестен ни пол, ни возраст. Что это за существо и чего оно хочет, старуха не знала.

Полуифрит? Полумарид? Полубергсра?

Не могла она представить себе, как должно оно выглядеть, но и способа другого, кроме как приманное зелье, не знала.

Ингредиенты все разложены были на старой, вспученной разделочной доске. Кора дуба, пятнадцать полевых ромашек. Крапива, сушёные берёзовые серёжки. Старуха двумя пальцами взяла маленькую прозрачную склянку и посмотрела на свет. Слеза ребёнка. Всё это одно за другим отправилось в котёл.

– Килу[27], – шептала старуха, – приди, приманись.

Она выставила над котлом руку, сделала на ладони неглубокий надрез. От крови зелье в котле забурлило и вспенилось.

Десять минут приговаривала она заклинание, непрерывно мешая ложкой. Потом выключила огонь, накрыла крышкой и оставила остывать.

Теперь надо было настоять его двое суток да разлить по цветочным горшкам.

5

– Пролетова, не придуривайся! Я знаю – не спишь.

Они лежали через проход. Майя повернулась к Марте лицом, открыла оливковые глаза.

– Как ты это сделала вчера? Колись.

– Ты про мизинец? Бабушка научила заговаривать.

– Гонишь.

– Ну хорошо. Я ведьма. Лучше?

– Так и знала. – Марта не улыбалась.

Майя грустно посмотрела в окно.

– Куда вы с Тиной сегодня ходили? – спросила она.

– С Тинкой? Я одна гуляла. А что? Она же купалась.

– Сразу после тебя с пляжа ушла. Я потом смотрела – в лагере вас не было. Думала, вы вместе срулили.

Марта глянула на Мишаеву-старшую. Та спала неспокойно, время от времени дёргая правой рукой.

– Первенство мира выигрывает, – сказала она. – Не знаю ничего. Я одна была. Но если Тинка из «Агареса» смывалась, то это ради Сониной мамы. Она ей помогать хочет.

– Соня жива, – внезапно сказала Пролетова.

Марта захлебнулась собственным зевком.

– Больше никто в округе не пропадал, не знаешь?

– С чего ты про Соню взяла?

– Она мне снилась, – объяснила Майя. – Соня похожа на меня.

– Вообще ни капли. – Марта разозлилась. – Она светлая. Трындишь сама не знаешь что.

Пролетова села на кровати, посмотрела на Марту в упор.

– Никто больше не пропадал? – повторила она.

– Я видела мальчика сегодня, – прошептала Марта, – он говорил, что у него пропали родители.

– Расскажи. – Рыжая по-прежнему смотрела на неё. Марта попыталась моргнуть, но не смогла и продолжила:

– Он был безумен. Сказал: они потеряли сознание. Побежал за помощью. Когда мы вернулись, их не было. Он решил, что они превратились в камни. Там были две глыбы…

– Он не видел рыжую женщину? Ещё что-нибудь?

– Одет был странно. Про женщину – без понятия. И имя странное.

– Какое?

– Цабран.

Майя опустила глаза, зашептала, словно пересчитывала петли на невидимом вязании. Марта упала на подушку: кто-то, крепко державший её за виски, резко отпустил руки. Моргать было больно.

– Я что тебе, долбаный бандерлог? – спросила она. – Каа, заговаривающий ожоги[28]. Я уже почти боюсь тебя, слышь.

– Думаю, мне нужно с ним увидеться. – Майя снова смотрела на Марту. На секунду в её глазах мелькнуло то же безумие, что и у мальчика.

– Флаг тебе в руки – он пропал.

– И он тоже?

– Испарился, как только меня Яртышников застукал. Как с вешних яблонь дым.

– Что?

– У меня бабушка так говорит. Сначала орал как безумный. А потом – чпок – и нет его в помине.

6

Жёстко. Руки затекли. Сколько? Тридцать четыре руки. Мама принесла вёдра. Вода потекла, и множественные мои рты пили. Женщину рядом зовут Вера. Ей больно. Мне жёстко, а ей больно. Мы держимся мизинцами под землёй. Деревья шелестят: Балам сбежал. Вера хочет плакать, но кожа её идёт пузырями. Моей кожи нет, я хочу кричать. Рты мои под землёй. Я умирала от жажды. Но мама принесла пить. Другие люди ходят.

Мы связаны, часть большого круга. Но ни у кого из братьев нет мамы. У меня есть. Она спит у ствола. Ветер – приятно. Лохматое, большое. Собака? Есть такое слово? Слово?

Жёстко. Как жёстко. Мама мягкая, как снег. Но тёплая. Я хочу кричать. Я не хочу спать. Я выныриваю и снова сплю. Нет сил. Кто я?

Пошевелить ногами.

Что такое ноги?

7

– Мама! – голос Сони звучал внутри. Полина слышала его так, будто сама вросла в землю и там, в тёмном и холодном корневом пространстве, сплелась с дочерью. На этот раз Полина не бегала, не шевелилась, не искала источник звука. Она знала, что Рэна крик не услышала.

Полина ждала.

Рэна села на пенёк у костра, расправив юбку сарафана. Хорта, покрутившись, легла рядом, положив голову набок.

– От старшенького сына мне осталась-то, – сказала Рэна, любуясь палаткой. – Он как в семнадцать в Москву уехал, так редко мать вспоминает. Женился теперь, семья у него там… Внуки мои!

Полина смотрела на костёр.

– Рэна, послушайте, – вдруг спросила она, – зачем вы здесь со мной? Я же вам никто.

– Кто-кто-никто, – проворчала Рэна, – ерунда какая, а говоришь. Нас в семье десять было братьев-сестёр, и все друг за другом ходили… потом разлетелись… соколы ясные. А младший мой сынушка в семь лет ушёл. Совсем ушёл, только память о нём – без конца.

По краям поляны деревья росли невысокие, а вот за ними стояли старые ели, которые со скрипом покачивались в темноте, подслушивали их разговор. Полина увидела большую белую рану на стволе одной из них – след сломанной ветки.

– На даче у нас пруд был, – продолжала Рэна. – Море под боком, а тут лужа, тракторами выкопанная. Детишки там в жару кунались, а я пускала. Я усы клубнике обрезала – вот ведь дело, а? Где теперь та клубника – вся на компосте сгнила. Старший младшего не углядел – сам нырял. А там пеньки у берегов, где мелко. Раньше