След «Семи Звезд» - Андрей Чернецов

Откинув полог кибитки (благо день выдался теплый, не задувало, да и вообще в воздухе уже явственно пахло весной), Иван любовался великостью природы российской.

Выросши на брегах Финского залива, он привык к несколько иному пейзажу: песок да сосны, безбрежность голубовато-серого летом и стального весной да осенью «моря». Здесь же было совсем не то.

Кряжистые дубы-великаны грозились узловатыми ветвями. И без листьев они впечатляли, а каково-то, когда приоденутся зеленым убором. Небось у тоненьких соседок-березок сердце замирает в сладкой истоме при взгляде на мужественных властителей леса. Эвон, и сейчас ластятся, так и норовя прильнуть к широким грудям дубов. Вот же неуемное женское естество!

Прохор тоже исподтишка наблюдал за натурой. Внезапно нахохлился, закряхтел. В чем дело?

Ага, рыжую хитрюгу высмотрел. Пушистый лисий хвост мелькнул вымпелом и скрылся за ближайшей осиной. Чай вышла на мышиную охоту кумушка. А тут люди как назло помешали. Ну, извини, Патрикеевна, не хотели, так уж вышло.

– Может, перекусим? – вопросил он ворона.

Пернатый оживился:

– Пер-рекусим! Пер-рекусим!

Из съестной коробки Иван извлек ломоть вареной говядины, краюху хлеба, кус сыру да флягу с квасом. От хлеба и мяса носатый питомец категорически отказался, а вот сыр прямо-таки выхватил из рук хозяина и тут же принялся трапезничать.

– Сыр-р-сыр-рок отобр-рали у сор-рок!

– Ну, барин, и бедовая же у тебя птаха! – захихикал на облучке ямщик. – Точно человек, все понимает!

– Это еще что! – загордился похвалой поэт. – Он еще и загадки загадывать мастер.

– Загадки? – не поверил мужичок. – Быть такого не могет!

Прохор от возмущения чуть не подавился лакомством. Прочистил горло и загрохотал:

Умолк, давая ямщику возможность отгадать. Тот чуть с облучка не слетел от неожиданной скабрезности стишка. Потом почесал рукой затылок и боязливо начал мямлить:

– Так оно это… то самое… причинное…

– Пр-росольной огур-рец! – закончил ворон, пока человек не осрамил уста непотребным словом.

– Огурец? – опешил детина. – А ведь верно, подходит! Матушки-светы, просольной огурец! Ха-ха-ха! О-хо-хо!

Кибитку затрясло, заметало из стороны в сторону.

– Эй! – прикрикнул на весельчака Барков. – Ты за дорогой-то приглядывай!

– Не боись, барин! Я здешние места как свои пять пальцев зна…

Хрясь! Бум! И кибитка уже лежит на боку, а ездоки, барахтаясь в снегу, что есть мочи матерятся.

– Растудыть тебя через коромысло! Никак обломались?

– Дык, барин, оно, конечно…

– И что теперь, пехом до самой Вологды топать прикажешь?!

– Ой, да отчего ж пехом? Зараз вмиг все починим.

Поэт уныло глядел на ледовое побоище. Куда там, мигом. Кибитка угодила в какую-то глубокую рытвину. Полозья саней сломались, сам короб потерял всяческую форму. Ехать дальше на этой развалюхе представлялось делом весьма и весьма сомнительным.

И точно. Когда с грехом пополам вытащили кош на дорогу, бравый кормчий только развел руками, а потом по извечной русской привычке полез скрести затылок.

– Ну?.. – грозой надвинулся на него Иван.

– Дык… На все воля Божья.

– Не я ль тебя, ротозей, предупреждал?! – сплюнул пассажир. – Говори лучше, как из этой беды выбираться станем?

Ямщик пожал плечами.

– Эк сказали – беда. Вот ежели б, положим, мы с вами шею в оной ямище сломали, тогда б точно, беда. А так. Отсюда верстах почитай в двух постоялый двор моего кума находится, Терентия Силыча. Его здесь всяк знает. Доберемся еще засветло. Вы переночуете, а я сани поправлю. Завтра с утречка снова в путь-дороженьку. О полудни в самой Вологде и будем.

– Ну, гляди у меня, коль соврешь! – погрозил господин Академии Российской копиист. – Знаю я эти наши русские «версты». Хоть бы к ночи успеть.

Подхватил на руки клетку со все еще матерящимся Прохором и побрел рядом с жалкими останками кибитки в направлении, указанном нерадивым возницей.

Заведение Терентия Силыча мало походило на постоялый двор. Скорее на захудалый трактир. Большая изба о полутора этажах. Рядом хозяйственные постройки: сарай да конюшня.

Ивану показалось странным то, что здесь было много собак. Целая свора. И все, как одна, рыжие, огромные и злые. «Зачем они тут? – подумал путник. – Вроде как охранять особенно и нечего?»