Фантастика 2025-40 - Ольга Ярошинская

И вдруг эта засуха сменилась ливнем. Сперва в моем лице. А потом…

— То есть, позавчера, — уточнила она, — вдруг он является. Как снег на голову.

Он — понятно, отец ее ребенка. Тот самый, что десять лет назад рванул в Ленинград делать карьеру в мегаполисе. И вдруг вернулся. Без карьеры, без денег… Да можно сказать, что без ничего. И сам-то, если правду говорить, как какой-то шелудивый пес, постаревший не на десять лет, а на все двадцать, со взглядом одновременно отчаянным и ожесточенным.

У Ангелины сложилось устойчивое впечатление, что он отсидел. Может, не на настоящей зоне, а на так называемой «химии» — это когда лиц, совершивших мелкие преступления, направляли на принудительную отработку в народное хозяйство, в основном на тяжелые и вредные производства… Вот и бывший залихватский ухажер, местный кандибобер, судя по всему, в Питере влип в некую нехорошую историю. О которой он ни слова, ни полслова, равно как и вообще о всех своих странствиях по белу свету. Ангелина, впрочем, и не особо спрашивала. Нет, интересовалась, конечно, но он ушел в упорное отрицалово: «так… суетился, гонял из пустого в порожнее… мудрость приходит с годами…» А она настаивать с расспросами не стала.

Правда, так и подмывало сказать: бывает, мол и так, что годы приходят одни, без мудрости. Но Ангелина все-таки сдержалась. Видно было, что мужик отхватил от жизни по самую маковку. И сыпать соль на раны как-то негуманно. Правда, она категорически запретила ему лезть к сыну со всякими сантиментами, слезами и соплями… Да хоть бы и без них. Совсем никак. Нет тебя, и нет. И на хер ты ему не нужен. Пока, по крайней мере.

— Хм, — произнес я, присаживаясь. — А ты вообще сыну как про отца объясняла? Раньше.

К этому времени мы перебрались в «жилую» комнату, где не так давно у нас и случилось внезапное обретение друг друга.

Ангелина тоже присела. Пожала плечами:

— Да как? Так и сказала. Врать не стала. Сказала: был, да сплыл. Где его черти носят, не знаю. Может, и объявится когда. Но вообще Пашка-то у меня парень умный. Взрослый не по годам. Мне иногда странно даже. А иной раз и страшновато станет. Вроде ребенок ведь! А по-житейски взрослый мужик. Что с ним станет⁈ В кого он может превратиться?.. Ребенок ведь ребенком должен быть, а он…

— Ну, всякое бывает, — успокоил я. — Вырастет рассудительным, взвешенным таким. Это нормально.

Она одновременно и пожала плечами и развела руками.

— Не знаю. Не знаю. Дай Бог.

Ну и, короче говоря, облезлому пришельцу напрочь было запрещено приближаться к сыну. Он покорно согласился, правда, заныл на тему: а можно, дескать, хоть издали взглянуть… По уму-то, конечно, и тут надо было наложить жесткий запрет, и Ангелина это прекрасно понимала. Потому что, если разрешишь, чуть позже обязательно начнутся поползновения поближе… Впрочем, она понимала и то, что рано ли, поздно ли — этого не избежать. Надо готовиться к трудным дням.

— Погоди-ка, — бесцеремонно перебил я. — А где же он живет⁈

Выяснилось — живет в родительском частном доме, доставшемся по наследству. Родители умерли, мать давно, отец недавно. Старшая сестра и младший брат разъехались, жизнь у них устроилась. Так что дом отошел незадачливому блудному сыну. Успел обветшать, но жить можно.

— А работать он где собрался?

Вот оно мне надо — это знать?.. Как-то само собой вышло. От общения со спецслужбистами научился я такой въедливости.

Но Ангелине это было даже на руку. Насколько я понял, просто хотелось поговорить. Выговориться. Я оказался самым подходящим кандидатом.

Внезапно я узнал, что потасканный странник — одноклассник Марины Горшениной. И были они тут одного поля ягода, богема районного масштаба.

— А кто он по профессии?.. — чекист во мне рос не по дням, а по часам.

Собеседница же от такого простого вопроса вдруг затруднилась.

— Да ведь… и не скажу толком, — вздохнула она. — В самом деле, из пустого в порожнее гонял, правду о себе сказал. Но с Маринкой они прямо не разлей вода были… ну или нет, так все-таки не скажешь. А что одна компания, так это точно. Кстати, я ее здесь увидела, не знаешь, чего она вдруг приперлась?

Я скуповато объяснил — дескать, краем уха слышал, что у нас планируется организация концерта для личного состава. В порядке культурной программы.

— А-а… — протянула Ангелина, — ну да, это как раз ее по ее части. Они с Сашкой-то на этой почве и столковались… Да, он в таких делах толк знал. Все и разговоры у него были о «битлах», да о «роллингах»… Я и про Дали, кстати, от него узнала. До того знать не знала, что есть такой.

— Дали — это который Сальвадор?

— Ага! У Сашки даже иллюстрации были.

— Откуда⁈

Я слегка обомлел, потому что иллюстрации Дали в советской глубинке казались делом немыслимым. Это в те годы, когда картины каталонца считались образцом деградации буржуазного искусства.

— Даже не знаю, — вздохнула Ангелина. — Ну, мамаша у него была такая вся из себя. Тонкая штучка. Ему от нее и передалось… Да вот видишь, не в коня корм.

И махнула рукой.

— Сейчас… Вот смотрю на него и диву даюсь. Сейчас от него только тень осталась. Знаешь, как будто тот Саша, которого я знала, исчез. А этот другой какой-то, но проблески того есть! Так странно вдруг видеть их…

Она разговорилась, и тут я в который раз убедился в удивительном качестве русской женской души: от всего сердца проникаться жалостью ко всяким ущербным, обиженным жизнью существам. Начиная от разных шелудивых котят да щенят, заканчивая мужиками-неудачниками, которые, конечно, неимоверные таланты, но на каждого из них обязательно найдется недоброжелатель, поставивший задачу испортить жизнь гению. Как злой и мудрый волшебник Фрестон Дон-Кихоту. Не буду говорить, что все такие, чего не знаю, того не знаю. Но я встречал такое много раз. Именно это качество.

По мере разговора Ангелина начала заметно раскисать морально. Носом зашмыгала, глаза влажно заблестели…

— Что с тобой? — осторожно спросил я.

Оказалось — жалко. Этого никчемного горемыку Сашку. Ну, в общем-то, можно понять.

— Не знаю, — она шмыгнула носом. — Это так странно… Смотрю я на него, смотрю, и прошлое оживает, и помню то, что вроде