Медведев. Книга 3. Княжество - Гоблин MeXXanik

— Значит, будем первыми, — произнес я спокойно. — Правила работы с государевыми объектами требуют прозрачности.

— Сделаем, — ответил редактор. — И выпустим завтра в утреннем тираже.

Я улыбнулся и встал с кресла:

— Спасибо за понимание, Геннадий Алексеевич.

— Служу князю и Северску, — ответил редактор, вытянувшись в струну. Он тотчас охнул, скривился и схватился за поясницу. — Ох…

— С вами все в порядке? — уточнил я, обходя стол и цепляя бедром угол.

Редактор позволил помочь ему вернуться в кресло. Под поясницей у него лежал старый вязаный платок.

— Иногда прихватывает, — смущенно пояснил мужчина и закряхтел. — А ведь раньше я мог часами стоять в подворотне, чтобы первым спросить у главы Совета, проходящего мимо, когда начнется ремонт объездной дороги.

— И часто эту самую дорогу ремонтировали? — будто между делом поинтересовался я.

— За все годы ни разу, — нехотя признался Геннадий Алексеевич. — Но я слышал, что в империи везде эти самые дороги в скверном состоянии. Так что нечего было ждать чудес.

— Вы правы, -согласился я.- Надо делать чудеса самим.

Редактор прищурился, явно прикидывая, как эта фраза будет выглядеть на первой полосе газеты.

— Звучит как девиз, — протянул он и хитро взглянул на меня. — Простите мою дерзость, Николай Арсеньтевич, но могу ли я попросить вас дать нашей газете интервью? Вы прибыли к нам не так давно… можно сказать, что на днях. Но уже успели привлечь внимание жителей Северска.

Я пожал плечами, делая вид, что вовсе не заинтересован в общении с репортерами. А потом словно нехотя признался:

— У меня не особенно сложились отношения с прессой. Вы наверняка наслышаны об этом.

— О чем? — с самым невинным видом осведомился Геннадий Алексеевич.

— Пресса не была ко мне благосклонна. Порой я и впрямь вел себя недальновидно. Иногда гулял и кутил, как и все студенты. И делал это напоказ.

— Кто из нас без греха? — развел руками редактор.

— Мне стоило быть осмотрительным, — мягко возразил я и добавил, — Но даже в моменты, когда я совершал достойные поступки — пресса выворачивала все наизнанку. И обвиняла меня в том, чего я не делал. Это научило меня тому, что репортерам нельзя…

— Доверять? — уточнил редактор с мрачным видом.

— … показывать себя настоящего, — заключил я с тяжелым вздохом.

— Настоящего? — осторожно произнес мужчина.

В его глазах полыхнули огоньки профессионального интереса.

— А если мы с вами договоримся? — он подался вперед, и тут же поморщился, видимо, от боли в спине.

— Не хочу лгать и что-то придумывать, — я покачал головой. — Уж простите, но нравится людям я не умею.

— Вы себя недооцениваете, — живо возразил Геннадий Алексеевич. — Вы молоды, амбициозны. Быть может, не каждое ваше решение удачное…

Он замолк под моим проницательным взглядом.

— Тоже поверили слухам? — тихо уточнил я и покачал головой.

— О чем вы? — тут же встрепенулся редактор и машинально взял в пальцы карандаш.

— Не смею вас задерживать, — сухо отозвался я и коротко поклонился. — У меня много дел, которых никто не заметит сразу. Спасибо вам за содействие в публикации. Это важное для нашего края событие. А теперь я пойду оплачивать в кассу. И вернусь к вам с квитанцией.

— Да что вы, князь, — махнул рукой Геннадий Алексеевич. — Не нужно…

Но я широко улыбнулся и покачал головой:

— Нет, все необходимо делать по правилам.

Я развернулся и вышел из кабинета до того, как Геннадий Алексеевич успел возразить. Когда оказался в коридоре, едва смог сдержать торжествующую улыбку. Теперь редактор главной газеты Северска заинтересован в интервью с князем. Мне удалось его заинтересовать. А значит, у меня появился шанс выиграть в начатой Осиповым информационной войне.

Глава 7

Касса

Я спустился на первый этаж и остановился в холле на пару мгновений, давая глазам привыкнуть к переменившемуся освещению. Вверху коридоры казались строгими и деловыми, а здесь, на первом этаже, воздух был иной, будто легче. С прищуром огляделся по сторонам, высматривая нужное мне место. Поиски заняли меньше минуты: взгляд сразу зацепился за аккуратное окошечко с табличкой, где крупными буквами красовалось заветное слово «КАССА». Простое, понятное и явно обнадёживающее, особенно для тех, кто, как я, сегодня успел порядком устать от чужих кабинетов.

Ловольно улыбнулся и бодрым шагом направился в нужную сторону. Подошёл ближе, постучал костяшками пальцев в стеклянную створку, стараясь, чтобы стук вышел вежливым, а не требовательным. Хотелось показать хотя бы видимость лёгкости, чтобы произвести правильное впечатление.

Некоторое время за стеклом не происходило ничего. Тишина была такая, будто по ту сторону окошечка весь мир вымер, и только я своей настойчивостью нарушал гармонию вселенского покоя и слияния с бесконечным вечным. Пришлось постучать повторно. Вышло чуть громче, но всё ещё с той самой учтивостью, за которую меня, наверное, впору было бы номинировать на премию «Самый терпеливый посетитель года».

Окошко со скрипом нехотя приоткрылось, словно обиделось, что его тревожат без веской причины. В проёме показалось лицо женщины лет неопределенного возраста. Ей могло быть как двадцать четыре, так и шестьдесят восемь. Полное лицо покрывал густой слой тонального крема, присыпанного пудрой. Губы привратника кассы были щедро намазаны ярко-красной помадой, которая по оттенку напоминала пожарный стенд. Тёмные волосы торчали вверх, как ежовые иглы. Создавалось впечатление, что дама каждое утро начинала с прикосновения к розетке, как телефон, и теперь хранила в себе полный боевой заряд.

Во взгляде читалась готовность к схватке, и без того хмурое лицо мгновенно излучало стойкое недовольство самим фактом моего существования.

— Ну и чего стучим? — процедила она со злостью, как будто я не в кассу постучал, а в сердце этой строгой дамы. Причем сделал это грязным ботинком. — Табличку не видим?

И тут же, не дожидаясь моего ответа, выставила палец с облупленным красным лаком, ткнув им в сторону висевшей рядом картонки. Я пригляделся и понял, что это была крышка от набора шоколадных конфет, сильно пожелтевшая от времени. На ней жирными буквами красовалось написанное карандашом единственное слово: «Обед».

Ни тебе часов, ни указания интервала, сколько именно продлится сия гастрономическая медитация. Просто «Обед», как философская категория. Вечный процесс, почти