Время вестников: Законы заблуждений. Большая охота. Время вестников - Андрей Леонидович Мартьянов

Ознакомительный фрагментвсю жизнь. Сэр, сегодня вы стали рыцарем и владельцем отличнейшего лена в прекрасной стране! По-моему, это нужно отметить. У нас в Шотландии по такому поводу всегда устраивают праздник. Идемте, я познакомлю вас и господина де Фармера со своими людьми. Они не очень хорошо говорят на норманно-французском, но, думаю, мы поймем друг друга.

Бесспорно, шотландцы являлись варварами и невоспитанными дикарями, но Гунтер выяснил, что они, в общем-то, парни неплохие. Только сэр Мишель сохранял типично норманнский надменный вид, который, однако, исчезал с каждым выпитым кубком. Не зря Элеонора предупреждала…

Шотландцы обустроились очень неплохо, пускай и знали – крестоносная армия на Сицилии не задержится. В их лагере почти не держали лошадей: скотты предпочитали пеший бой, а значит обязательная грязь и вонь походной конюшни оставались привилегией англичан. Общий стол поставили под открытым небом, сколотив его из поваленных средиземноморских сосен, кострища обложены глиной, палатки, куда более скромные и потрепанные, нежели у англичан, отнесены подальше от огня – мало ли, поднимется ветер и понесет искры на шатры… Пока знакомились, а рыжебородый принц представлял своим вассалам надутого сэра Мишеля, подбежали какие-то девицы, кликнутые Эдвардом (абсолютно непохожи на дам из окружения Ричарда! Косы, длинные домотканые платья, множество деревянных и вырезанных из простого камня побрякушек…) и утащили Гунтера с собой. Как выяснилось, снять мерку, а зачем – непонятно.

В целом небольшой шотландский лагерь, насчитывавший от силы полторы сотни человек, удивлял своей непосредственностью и радушием. Кельты мигом прояснили, что явились не сассенахи, а француз-норманн (любым обитателям континента скотты симпатизировали куда больше, чем англичанам) и германец, который, вдобавок, получил милость от светлейшего принца. Приволокли жбаны с пивом, от которого Гунтер уже успел отвыкнуть, ибо в Средиземноморье и Франции этого напитка почти не знали, вино и сушеную козлятину.

Традиции поддерживались обязательно – практически все шотландцы, кроме тех, кто происходил родом из Лоуленда – Нижней, Равнинной земли, красовались в многокрасочных пледах, и Гунтер даже успел уловить знакомую черно-желтую клетку прямых родственников Дугала Мак-Лауда, уехавшего вместе с сэром Гаем Гисборном в Марсель. Черно-зеленый с белыми и золотыми прожилками тартан Мак-Алпинов, бывшей королевской семьи Шотландии, темно-зеленая с темно-синим клетка Мак-Эванов, багровые с черным клановые цвета Мак-Калланмора, изумрудно-желтые Мак-Иннесы, красно-желто-зеленый плед Стюартов, которые еще не успели стать королями… Фейерверк. На самом деле очень красиво и необычно. Причем Гунтер, видевший более поздние, образца XIX–XX веков шотландские костюмы, ничуть не удивлялся особому способу ношения пледа. Это далеко в будущем одежды скоттов превратятся в вычурный фейл-брейкен, то есть непосредственно в килт-юбку, на которую сверху наматывается еще и плед. Сейчас подданные шотландского короля брали длинный – метра четыре, не меньше – отрез тканой клетчатой шерсти шириной в два локтя, обворачивали по часовой стрелке вокруг бедер, а оставшийся конец перебрасывали через плечо и закрепляли поясом. Выглядит непритязательно, но своеобразно.

Из общего клетчатого благолепия выделялась только одна персона, являвшая собой чернорясного монаха ордена святого Бенедикта, одновременно исполнявшего роль капеллана – судя по нагрудном кресту, бенедиктинец был рукоположенным священником. Познакомились и с ним, а Гунтер получил благословение, так сказать, «на царство».

– Меня называют отцом Лабрайдом, – густым баском представился монах. Был он вполне молодым, лет двадцать пять от силы, и в нем прослеживалась неистребимая норманнская кровь – белобрысый, со светлыми серо-голубыми глазами и широкой физиономией. Судя по внешнему виду, силушкой отнюдь не обделен. Да, впрочем, священнику, надзирающему за эдакой буйной паствой, иногда приходится поощрять радение заблудших овец не только увещеваниями, но и тумаками. – Сам я родом из Калланмора. Пойдем, познакомлю с родственниками.

Гунтер, а уж тем более сэр Мишель, запутались окончательно, ибо шотландское гостеприимство превосходило все границы благоразумия. Отче Лабрайд, хитро поглядывая из-под черного капюшона рясы, тыкал рукой в сородичей, попеременно называя имена: это Ллердан, это Коннахт, это Дугал, это тоже Ллердан, но уже другой, это Барр, а вот это – запомните его хорошенько! – это Коннахар по прозвищу Крыс. Так самца крысы называют, но почему Коннахар получил это прозвище – не знает никто, кроме него самого. Он бард, в смысле песни поет. Почти как Бертран де Борн, только лучше. Это жена Крыса – Хелед. Она тоже поет, и хочет посмотреть на Палестину и на Гроб Господень. Вот.

Святой отец, видя смущение гостей, взял на себя заботу накормить и напоить как господина барона Мелвиха (кстати, сударь, вы знаете, был когда-то клан Мак-Мелвих, но их всех перебили четыреста тридцать шесть лет назад, когда приплыли викинги-лохлэннехи, а женщины ушли в клан Мак-Милланов. Но имя осталось в названии вашего поместья…), так и его приятеля из франков. Куртуазная чопорность, не особо распространенная в нынешние времена даже среди утонченных французов, полностью позабылась, когда сели за стол.

– Кто притронется к еде без молитвы, – провозгласил отец Лабрайд, узрев тянущиеся руки, – будет исповедаться мне лично! И чтоб не бегать к священникам сейтов! Ллердан, который не наш Ллердан, а Мак-Иннес! Я сказал сначала прочесть «Отче», а потом жрать! Или придешь на исповедь!

Монах покачал в воздухе увесистым кулачищем, и тот Ллердан, который не первый, а второй, и который не из Калланмора, а из Иннесов, прилежно забормотал под нос на гэльском.

Над длинным трапезным столом шумели на морском теплом морском ветру средиземноморские сосны и пахло разогретой солнцем смолой.

– Дикари, – прошептал сэр Мишель на ухо Гунтеру. – Слышишь, они читают молитвы не на латыни?..

– Тихо, – шикнул барон Мелвих. – Оставь. В конце концов, мы в гостях.

Глава третья

Клирики и лирики

9 октября 1189 года.

Мессина, королевство Сицилийское.

В самом начале шестого века, когда дни Западной Римской империи подходили к концу, а Вечный город оказался под властью германских варваров, в Италии появился человек, положивший начало тысячелетней истории католического монашества.

Собственно, монастырские общины были известны давным-давно, а первыми монахами, по всей видимости, являлись иудейские сектанты-ессеи, совершавшие подвиги самоотречения и отшельничества еще во времена Иисуса Христа.

Спустя три столетия по Рождеству, когда империя начала распадаться, в Фиваидской пустыне Египта начал проповедовать святой отшельник Антоний – из его жития можно узнать, что, будучи поначалу весьма богатым человеком, Антоний получил Божественное Откровение, раздал имущество бедным и, уйдя из широкого мира, поселился в древнеегипетском могильном склепе, посвятив жизнь борьбе с искушениями и терзаниями плоти.

Вскоре слух о святости и богоизбранности Антония распространился по империи, к нему начали стекаться паломники, часть из которых тоже принимала на себя отшельнический обет. Первый настоящий христианский монастырь образовался в Египте, а