Трудности работы авантюристом - Кутагава Рюясаки

Но позже следов стало больше, и они вели туда же, куда вёл крест на карте мёртвых дикарей.

И следы обрывались в болоте. И не только следы, а кажется весь окружающий лес и зима вместе со всем своим холодом и снегом. Джорджи остановился, поражённый увиденным. Генти врезался ему в спину, замычал:

— А шо мы… стоим тут, почему так… вдруг?

По этому трёпу Джорджи мог бы заподозрить Лапоуха, что тот продолжает прикладываться к гоблинской фляге, но мысли дозорного были заняты совершенно другим.

Деревья перед ним расступились, открыв просторное место, ровное, но… снег на земле сменялся камышом, застоялой водой, корнями кустов, поросших мхом и тиной. Среди них островки дёрна, земли и вытоптанные неровные дорожки.

Нет ни единого звука. Не видно птиц. Не летают стрекозы, не слышно мошкары.

Не видно ничего живого.

А здесь, с этой стороны, там, где зима с неба продолжает падать снег, а Джорджи не чувствует кончиков пальцев из-за холода. При этом болото почему-то не замёрзло, и у редкие скрюченных деревцев свисают листья с ветвей. И не следа мороза…

Джорджи задрал кверху голову, желая понять, куда девается снег и увидел почти прозрачный гигантский купол, укрывший собой топь. Там вверху снег встречался со стеклянной преградой, и проходил сквозь неё, тут же обращаясь туманом, влажной хмарью, что не долетала до земли, растворяясь в воздухе.

— Что это за болото такое? — озвучил он вопрос, занимавший все мысли внутри него.

Лапоух ухватился за дозорного неловко руками, и выглянул изо спины.

— ТВОЮ МАТЬ, ЭТО КАК ВООБЩЕ?! — Завопил Генти на всю округу звонким, абсолютном пьяным, голосом.

Джорджи уронил громкого придурка в снег, и ногу поставил сверху, на голову Лапоуха, предоставляя тому такую полезную возможность взбодриться.

***

Естественно, они вошли в это болото и что удивительно, не было никакой преграды, что не позволила бы им это сделать. И помимо них в это болото вошли и гоблины. Об этом говорили следы на снегу, которые вскоре затерялись в густой траве болота.

Джорджи отправил идти вперёд Генти, потому что тот достаточно взбодрился после принятия снежной ванны и потому что у Лапоуха теперь было копьё. Средней длины. С костяным наконечником, они подобрали его у одного из дикарок, а ведь среди мёртвых тел там валялись и женщины, хотя они выглядели не менее страшно, чем мужчины. Все с копьями, хотя мужчины с костяными топорами, ножами и луками с костяными наконечниками. Женщины же погали гораздо больше мужчин чисто внешне. Во-первых, своей внезапностью, ведь не место женщинам на поле боя… а вот эти конкретные дикарки, словно родились сражаясь. Те же шкуры вместо одежды. Лицо так же измазано сажей… но лица тоньше чем у мужчин, они скалятся даже после смерти, и они кажутся в разы злее.

Что может разозлить такую дикую женщину Джорджи не знал, и это теперь казалось не такой уж и важной вещью, тем более думать о дикарках не хотелось.

Что было куда важнее – У Генти появилось копьё. И он шёл немного впереди и проверял копьём почву на возможную болотную трясину, в которую они без труда могли провалиться. Ноги их и так утопали в вонючей воде по щиколотку.

Генти иной раз останавливался, не зная куда повернуть дальше, ведь тропинки ветвились, в разные стороны. И каждый раз Джорджи беззвучно рукой из-за спины Лапоуха указывал тому направление. Они словно поменялись местами и теперь Джорджи прятался за спиной Генти, чему Лапоух явно не обрадовался. Ноги его тряслись, и то и дело, на любой шорох он замирал и поводил копьём по сторонам, ожидая атаки, которой не последовало, ни разу… до тех пор, пока они не услышали звуки свары:

Шипение, странный грубоватый голос отдаёт команды, свистят стрелы, дрожит и булькает склизкая топь под чьими-то лёгкими ногами.

Джорджи махом задвинул Лапоуха за спину, и вручил тому Отрыжку.

— …жди здесь… — прошипел он Генти на самое ухо и медленно, очень не спеша, согнувшись у самой земли, он закрался вперёд, пока из-за повисших набок ветвей и зарослей кустов не смог разглядеть очертания боя. Ужас смешался в нём с удивлением и долей замешательства, он второй раз за день испытывал это чувство, но на этот раз он протёр глаза, прежде чем убедиться, что происходящее перед ним не видение, не морок, а настоящее.

Посреди болота на двух очень тонкий и высоких ногах стояла птица. Тёмная туша. За спиной два мощных крыла, усеянных густыми серыми перьями. Высокая длинная шея покрыта чешуёй и раздваивается, каждый отросток переходит в огромную змеиную башку, что никогда не замирает на месте, головы движутся, двойные языки высовываются из зубастых пастей, они шипят. Четыре жёлтых глаза с вертикальными зрачками и зелёным болотным сиянием пялятся на гоблинов.

Гоблинов трое. Трое из тех, кто ещё жив. Остальные тела, их больше пяти… их сложно посчитать, сложно вообще обратить на них какое-либо внимание, ведь бой продолжается. Двое из гоблинов с их странными мечами пиками замерли посреди мутной водной глади в гибких позах, их тела пошатываются, словно в каком-то диком танце. Их стопы светятся мутным непонятным светом, как и амулеты на груди. Они двигаются по воде, так словно бы это была земля, не проваливаясь ни на пядь, не утопая в ней, а отталкиваясь от неё перед прыжком. Два гоблина кружат вокруг болотной твари, стараясь не смотреть ей в желтушные глаза, они легко отталкиваются от воды, и прыгают в быстром рывке, что сменяется ударом. От одного из гоблинов тварь отмахивается крылом, второму удалось попасть, он воткнул свою пику на половину в пернатое тело, но не смог увернуться от пасти со змеиными клыками. Они вонзились в его плечо, и гоблин содрогнулся, амулет на его груди погас, его голова запрокинулась назад и он, весь трясясь, быстро утоп в трясине.

Из двух гоблинов, что кружили вокруг страшной птицы, остался лишь один, он пробурчал что-то громкое, гневное, но на языке чужом, для Джорджи непонятном.

Третий гоблин, что стоял в стороне выпустил стрелу. У него был такой же лук, как и у Джорджи. Дозорный подобрал лук с убитых гоблинов, поразившись работой неизвестного мастера. Лук был коротким, но сильно изогнутым. Тетива зависла под невероятным напряжением, но сделана из материала, что поддавался для натяжки легче сомовьего уса. И