Штатский - Юрий Ра

class="p1">— Генка, Мишка! Вылезайте из засады, начинайте жмуров на берег тягать, нам их еще потрошить. — Мужики посмотрели так неодобрительно, что пришлось уточнить, — карманы потрошить будем, чего вы.

— А где Мишка? — Генка подошел к урезу воды и скинул тапочки, готовый к труду.

— С тобой где-то был. Вы ж на одном фланге. Как он стрелял, ты слышал?

— Слышал. Мишка!

— Да не ори ты, ирод! Услышит кто. — Шуганул его Василь.

— Оставь, Василий, мы тут так нашумели, что если кто с ушами тут шарится, то услышал наверняка.

— И то верно. Мишка! — Подхватил крик он.

Мишка нашелся через пять минут. Он лежал, вцепившись в винтовку, залитую кровью. Всего одна дырочка во лбу и еще одна побольше в затылке не оставляли никаких вариантов. Чертовы немцы взяли свой налог жизнью самого юного и самого спокойного парня. И никто из окруживших его тело не будет кричать в пустые небеса по-киношному: «За что! Не-е-е-е-т!» Потому что все в этом времени знакомы со смертью, а кто не лично, тем уже позвонили или еще как дала понять Костлявая, мол я рядом, жди. А уж в этой компании и вовсе нет наивных. Даже Генка не заплакал, просто сжал зубы до белизны скул, просто проверил патроны в магазине винтовки.

— Дядь Саш, мы его похороним?

— Да, своих будем хоронить, как положено. Не в гробу, но земле предадим. Если будет кому копать, как сейчас, если дадут фрицы нам время на это. А если нет — то и так полежат, чай не зима, не замерзнут наши покойники.

— Суров ты, председатель. Всё правильно говоришь, но… Обычно про такое молчат. — Алексей снял кепку.

— Потом похороним, сначала дело. Генка, на тебе мертвяки, такай по воде к тому берегу. На берег мужики вытянут, а я их пока обыщу.

— Да, неудачно получилось, помок табак.

— Василь, ты же бросил дымить.

— Ох, Лёха, чуть не забыл. Точно ведь бросил. А всё равно убыток, у местных на это заграничное курево можно хорошо поменяться. Особенно, если пачки ненашенские и не рваные.

— Вон тех двух Александр на сушке приголубил. Там курево должно сохраниться. Но ты прав, вот ироды, не могли ранцы свои на берегу оставить. Всё не как у людей, голожопые, а строем, хоть не в ногу шли.

Парамонов знал, что именно работа, занятие лучшее средство от тоски и уныния. Он планировал нагрузить Генку по самые помидоры, чтоб у того минутки свободной не выдалось жалеть себя и горевать о друге. Хотя себя жалеть в этом обществе не принято. Жив — хорошо. Пожрать сегодня получилось — удачный день. А завтра будет новый день и будет другая пища. Если будет.

«Опять же парню легче, он таскает трупы по воде и знает, что кого-то из них порешил его погибший героический друг. Он не зря отдал свою жизнь за что-то там такое, чем им головы забивают» — успокаивал себя Александр, он-то не из этого времени, где каждый первый как Терминатор из фантастического боевика.

Сапоги председатель брать не велел, может он и прав. А про остальное запрета не было. Так что выловленные ранцы были всё-таки выпотрошены на сухом месте, все продукты сложили в общий котел, вернее в сухой ранец, почти не запачканный кровью. Всё прочее, могущее стать полезным в лесном быту и боящееся воды было протерто, а потом пошло во второй сухой ранец. Еще два были набиты вещами, которым сырость не так вредна. Например, два бритвенных прибора. Понятное дело, потом их надо просушить, но сейчас и так нормально. Бельё, мокрое, что хоть выжимай, было выжато и тоже сложено в рюкзак. Не дело ходить в одном и том же. Так и вши завестись могут, лучше уж в чужом стираном, чем своем вонючем и затасканном. А еще сорок килограмм винтовок. А еще боезапас к ним. А еще гранаты-колотушки, почему-то семь штук.

Через несколько часов потрошенные как куры немцы лежали на одном берегу, их имущество, движимое и полезное, в кустах на другом, а сами любители природы собрались возле выкопанной могилки. Комиссара под рукой не оказалось, попа тоже, так что длинных речей не разводили. По паре слов о замечательном парне Мишке, коротко и от души. А потом закидали его землей. Первая мысль — выкопать могилу на берегу, была отвергнута. Не надо делать это на глазах у непонятно кого. Да и вода по весне может потревожить кости героя. Так что на полянке в глуши.

— Геннадий, а что ставить будем на могилу?

— В смысле?

— Крест или звёздочку? Если крещеный, то вроде надо крест, — мужики одобрительно кивнули, подтверждая слова Парамонова. — А если он комсомолец и предпочел бы звезду, как павший боец Красной армии? Как узнать?

— Дядя Саша, да почем я знаю! — Голос Генки наконец-то дрогнул, показывая, что и он не стальной.

— Ты сам что предпочтешь? — Выдал перл тактичности Александр.

— Мне всё равно. Мне бы побольше касок этих гадов, которых я собственной рукой на тот свет отправлю.

— Ого, это по-русски, это по-язычески. Тризна на кургане и доспехи врагов в могиле. Тогда ничего не будем ставить. Всё равно упадет скоро без ухода. Тут война будет еще не один год как… как не знаю что. Никто не вспомнит, никто не узнает.

— Это же не справедливо, а дяденьки! Он же герой, его помнить должны.

— Вот как нас убьют, так и памяти конец. Герои не нуждаются в славе, Генка. Ею ищут живые дураки.

— А живых героев не бывает?

— Наверное не бывает. Мне так кажется. Вот нас возьми, мы просто делаем то, что можем. Боимся, гадим в кустах, ищем пожрать, обираем трупы. И убиваем гадов. Это не героизм, это такой труд, как у крестьянина. Только он несет жизнь, а мы смерть. Как-то так. Взяли всё наше барахло и пошли-ка к одной девице-красавице, а то она нас уже заждалась, все глаза просмотрела.

— Дуняша?

— А тебя еще кто-то ждет, Гена? Я чего-то не знаю?

И все облегченно засмеялись.

Телега стояла на месте вместе с грузом, стреноженная лошадка доедала траву, идиллия. Очень удачно, что они оказались не в сосняке, а в таком относительно светлом лиственном лесу. Парамонов и так страдал оттого, что Дуняша не получала никакого нормального провианта типа овса,