Оракул с Уолл-стрит 3 - Алим Онербекович Тыналин

Фриман удивленно поднял брови:

— Вы играете на фортепиано, мистер финансист?

— В юности брал уроки, — скромно ответил я.

В прошлой жизни я играл достаточно хорошо. Семь лет частных уроков у русской учительницы с консерваторским образованием сделали свое дело. А настоящий Уильям Стерлинг, судя по найденным в его квартире нотам, тоже не чужд музыке. Удачное совпадение.

Я поднялся, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и подошел к роялю. Фриман отодвинулся, уступая мне место, в его глазах читалось скептическое любопытство.

Сев за инструмент, я на мгновение замер, положив пальцы на клавиши. Какую пьесу выбрать? Что-то слишком современное вызовет подозрения, что-то слишком сложное может не получиться…

Я начал с простого блюзового квадрата в фа-миноре, безопасный выбор для 1928 года. Правая рука вывела мелодическую линию, разбавленную синкопами, левая уверенно держала басовый рисунок.

После нескольких тактов я почувствовал, как напряжение отпускает, пальцы вспоминают годы тренировок.

Краем глаза я заметил, как О’Мэлли с облегчением откинулся на стуле. Фриман стоял рядом, его глаза чуть расширились, видимо, он не ожидал такого от «финансиста».

Я плавно перешел в нечто близкое к регтайму Джоплина, затем добавил элементы гарлемского страйда, стиля, который в этом 1928 году только набирал популярность. Мои пальцы двигались все увереннее, тело слегка покачивалось в такт музыке.

Перед заключительным аккордом я сделал неожиданную модуляцию и закончил джазовой вариацией на тему Шопена.

Студию накрыла тишина, затем Фриман медленно, с чувством зааплодировал.

— Черт возьми, Стерлинг, вы полны сюрпризов! — в его голосе звучало искреннее уважение. — Приличная техника и неплохое чувство джаза для человека с Уолл-стрит…

Я скромно улыбнулся:

— Музыка моя страсть еще со школьных лет.

— И где вы обучались? — поинтересовался Фриман, теперь уже по-настоящему заинтригованный.

— Частные уроки. Моим учителем был эмигрант из Европы с весьма эклектичным подходом.

Это было правдой, и для меня, и для Стерлинга, судя по найденным документам.

Фриман кивнул и внезапно улыбнулся с хитрым блеском в глазах.

— Впечатляет. Но позвольте испытать вас еще раз. — Он указал на рояль. — Сыграйте что-нибудь… неожиданное. Что-то, что покажет вашу истинную душу музыканта.

Я понял, что он проверяет меня по-настоящему. Руководствуясь внезапным импульсом, я снова сел за рояль. Пальцы на мгновение замерли над клавишами, пока в голове кружились мелодии из будущего.

Рискнуть? Я решился.

Начал с медленного, почти задумчивого вступления, несколько минорных аккордов, постепенно выстраивающих напряжение. Затем мелодия начала разворачиваться.

Лирическая, с легкой ностальгической грустью. Я играл композицию, которая в моем времени стала джазовым стандартом лишь в 1950-х. Мелодия, полная элегантности и скрытого чувства, с неожиданными гармоническими переходами, которые должны звучать новаторски для ушей 1928 года.

Осторожно глянув на Фримана, я увидел, как он застыл, прикрыв глаза и слегка покачиваясь в такт. Его лицо выражало смесь удивления и наслаждения. Я добавил несколько импровизационных пассажей, позволяя пьесе развиваться, но сохраняя ее узнаваемость.

Когда я закончил, в студии воцарилась абсолютная тишина. О’Мэлли выглядел озадаченным. Фриман же открыл глаза и посмотрел на меня так, словно видел впервые.

— Что это было? — спросил он наконец, и его голос звучал непривычно тихо.

— Просто… импровизация, — ответил я, стараясь говорить небрежно. — Что-то, что я придумал однажды вечером.

— Импровизация? — Фриман покачал головой. — Стерлинг, либо вы невероятный лжец, либо гений, которому нечего делать на Уолл-стрит. Эта гармоническая структура… эти модуляции… — Он взмахнул руками, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я ничего подобного не слышал!

Я мысленно обругал себя за рискованный шаг, но внешне сохранял спокойствие:

— Рад, что вам понравилось. Возможно, это могло бы стать частью той «Торговой симфонии», которую мы обсуждали?

Фриман быстро подошел к роялю:

— Сыграйте еще раз, медленнее. Я хочу записать основную тему.

Он достал маленький блокнот для нот из кармана жилета, видимо, настоящий музыкант никогда не расставался с возможностью зафиксировать вдохновение.

— Это может стать изюминкой всей композиции, — пробормотал он, быстро набрасывая ноты. — Что-то свежее, но одновременно столь доступное… Публика будет в восторге!

Я снова сыграл мелодию, на этот раз медленнее, позволяя Фриману ухватить каждую ноту. О’Мэлли внимательно наблюдал за мной, и я заметил в его глазах вопрос. Он явно понял, что произошло нечто необычное.

Закончив записывать, Фриман триумфально поднял блокнот:

— Великолепно! Теперь я действительно заинтригован нашим сотрудничеством, мистер Стерлинг. В вас гораздо больше глубины, чем кажется на первый взгляд.

Фриман повернулся к О’Мэлли:

— А вы, громила? Вы тоже музыкант?

О’Мэлли покачал головой:

— Нет, сэр. Музыкой не владею, но поэзию люблю.

— Поэзию? — Фриман насмешливо фыркнул. — Какую же поэзию читает человек с такими кулаками?

О’Мэлли на мгновение задумался, а затем начал декламировать с мягким ирландским акцентом:

— 'Славной музыки той не найдешь среди смертных, увы!

Каждый звук и размер полон неги дотоле.

Нет волшебнее лиры, чем голос твоей головы.

Ах, не пой, не тревожь мою душу, — навек, до могилы.

Мне запомнится песня, чья нежность сильнее любви.'

Глаза Фримана расширились от изумления.

— Йейтс! Не ожидал услышать ирландского барда в этой студии, — он перевел взгляд с О’Мэлли на меня. — Странная у вас компания, мистер Стерлинг. Финансист, играющий джаз, и громила, цитирующий поэзию.

— Я предпочитаю работать с людьми, которые глубже, чем кажутся на первый взгляд, — ответил я. — Как и вы, полагаю. Ведь ваша музыка тоже имеет множество слоев, от развлекательной внешней оболочки до сложной гармонической структуры внутри.

Фриман медленно кивнул, затем решительно протянул мне руку:

— Хорошо, Стерлинг. Вы меня убедили. Я согласен на ваше предложение.

Мы пожали руки, и Фриман продолжил:

— Но у меня есть еще одно условие.

Я терпеливо ждал.

— Я хочу, чтобы вы сыграли со мной и моим оркестром на открытии магазина. Одну композицию. Я напишу нечто специальное, назовем это «Тема молодого маклера». — Он усмехнулся. — Согласны?

Это было неожиданно, но отказываться не стоило.

— Буду считать за честь, мистер Фриман.

— Тогда решено! — воскликнул дирижер. Он повернулся к столу, взял бутылку и три бокала. — Давайте скрепим нашу договоренность. Это отличный бурбон из Кентукки, контрабандный, разумеется.

Он налил по глотку в каждый бокал, и мы подняли их в молчаливом тосте.

— К плодотворному сотрудничеству, — провозгласил Фриман. — И к лучшей рекламной кампании, которую когда-либо видел этот