Приют - Татьяна Филатова

– И как это понимать? – спросила она, снова глядя на фото в телефоне.

Шаг влево – и снова знакомая ей фамилия.

– Порошин Вячеслав Анатольевич, – шепотом прочитала Вера, – родился в апреле восемьдесят пятого, умер в октябре восемьдесят пятого. Это что за чертовщина?

Вера снова сфотографировала старую небольшую могилку, прошла еще немного влево, и вспышка опять осветила старое кладбище.

– Да что здесь происходит или… происходило? – сказала она вслух, чуть не выругавшись, увеличивая на экране только что сделанное ею фото таблички, где прочитала: «Порошина Екатерина Анатольевна 19.10.1983-24.01.1984гг»

Могилки были небольшими, памятников не было, но они выглядели ухоженными на фоне многих заброшенных могил. Вера предположила, что покойная Светлана Леонидовна поддерживала чистоту и порядок на этих трех участках, пока была жива.

У всех троих детей, похороненных здесь почти сорок лет назад, да и у самой Веры, было общее отчество. Кто такой Порошин Анатолий, если у него была такая же фамилия, Вера не знала и всегда думала, что ее настоящий отец вряд ли вообще знал о ее существовании, а в свидетельстве о рождении было написано случайное имя. Теперь же, глядя на три маленькие старые могилы, Вера поняла, что Порошин Анатолий – вполне реальный персонах, по крайней мере был им в то время.

Какое-то время она еще провела около могилок, на каждой из которых была написана ее собственная фамилия, затем осмотрелась немного вокруг и, убедившись, что других Порошиных поблизости не захоронено, направилась к выходу с кладбища.

– Спасибо за помощь, – сказала она сторожу – мужичку лет шестидесяти, который явно был не прочь иногда «принять на грудь», и протянула ему двухсотрублевую купюру. – Вы знаете что-нибудь о женщине, к могиле которой вы меня сегодня проводили, и о ее, судя по всему, детях, которые похоронены здесь сорок лет назад?

Мужичок представился Петром Васильевичем, шустро спрятал в карман зеленую бумажку, достал сигарету и, прикуривая, ответил Вере:

– Знаем, как же не знать. У нас город маленький, а с местными жителями, – он окинул взглядом кладбище, – я знаком получше, чем с городскими. Я ж тут уже сколько… лет пятнадцать работаю. Тут и живу. Как Шура моя померла, так я сюда, поближе к ней и перебрался. Сам-то я инвалид, – Петр Васильевич приподнял штанину, показав старый протез в башмаке, а Вера отметила для себя, что никогда бы и не предположила подобное, глядя на походку мужичка, – уже давненько без ноги. Так что мне только в сторожи дорога и заказана. Сперва думал школьным сторожем пойти, да здесь спокойнее, тише… А Порошину… Знал я Светлану. Часто приходила сюда, раз в месяц так точно. За могилками ухаживала, убирала, сорняк вырывала. Все мечтала памятники поставить, да где ж ей денег столько взять-то было. А полгода назад и сама преставилась… Рак у нее был. Она и не знала, а как узнала, так уж и поздно было что-то делать. Теперь уж точно памятников не будет, да и могилки травой порастут. Приходить-то теперь некому.

– А что с детьми ее тогда случилось, вы не знаете? – спросила Вера.

Петр Васильевич отвел взгляд, затянулся сигаретой и печально сказал:

– Не знаю… И Светлана не говорила никогда. Но еще Шура моя когда-то рассказывала, что Порошина… как это сказать правильно… проклята, что ли… Вы уж простите, что я такое говорю. Сам-то я в подобное не верю, но что же там у нее было-то такое, что подряд троих деток схоронила-то? Мы тут тогда еще не жили. Мы с Шурой переехали сюда в девяностом вместе с сыном. Я тогда на железной дороге работал. Там ногу и потерял потом… А дальше все, как у всех: сын вырос и уехал, станцию у нас закрыли, Шура умерла, а я тут понемногу спиваюсь…

– Что ж сын вас к себе не заберет? – спросила Вера.

– А что ж вы мать больную к себе не забрали? – лукаво улыбаясь, задал встречный вопрос Петр Васильевич. – Вы уж простите, но к Светлане никто, кроме дочери, прийти не мог. Светлана сама ничего про вас не рассказывала, но на ее похоронах соседи говорили, что у нее где-то дочка должна быть, и квартира ей достанется. А тут вы… Простите, Бога ради, но…

– Вы правы, – ответила Вера, – я – дочь Светланы. Но мы никогда с ней не общались, я ее совсем не знаю, совсем не помню. С трех лет я жила в интернате, а после совершеннолетия подруга, которая выпустилась на год раньше меня, помогла мне с переездом в Москву. Светлана Леонидовна меня не навещала и встречи со мной не искала.

– Вот оно как… – задумчиво сказал сторож. – Простите дурака старого, я не знаю, что там у вас да как… Чужая душа – потемки. Странно это все. Троих деток схоронила, а одну живую – в приют определила… Я в том приюте успел поработать. Совсем ничего – аккурат перед его закрытием. Там до меня один сторож был, Василий. Так тот больше сорока лет проработал в интернате том, пока не помер. А я как раз ноги лишился, дома повалялся с полгодика и пошел… Вы в каком году оттуда выпустились?

– В 2005 году, – сказала Вера, – как восемнадцать исполнилось. С тех пор здесь не была. Сейчас квартиру продам и уеду.

Петр Васильевич рассмеялся.

– Кому вы ее продадите? – спросил он. – Весь город если только куда и переезжает, то в основном в мои владения, – мужичок хихикнул, втянул в хрипящие легкие остатки дыма, затушил окурок и выбросил его. – Редко у нас кто-то на ком-то женится, только те, кому совсем некуда деваться. Вот они и покупают по дешевке квартиры. А чаще – от бабушек да дедушек остаются жилплощади. Я свою квартиру закрыл и забыл о ней. Перетащил сюда все, что мне нужно, сторожку подделал, как удобно, обжил, печку выложил, мне и достаточно.

– Очень оптимистично…

– Зато правда.

– Но я все же попробую продать, – сказала Вера, попрощалась и стала уходить.

– Я приберу там, – крикнул ей вслед Петр Васильевич, похлопывая ладошкой по карману, где лежала двухсотрублевая купюра.

– Спасибо большое, – ответила Вера и решила, что перед отъездом даст этому мужичку в десять раз больше, чтобы он присматривал за могилами Порошиных.

Она медленно шла с кладбища в сторону городка, который никогда не стал бы для нее родным. Прохладный ветер все сильнее гнал тучи на сером небе. Пальцы на руках и на ногах