Концессионер - Дмитрий Шимохин

о расходах на свою бодайбинскую экспедицию. Суммы там значатся колоссальные. И у меня есть веские причины полагать, что они, скажем так, несколько завышены. Мне нужно провести независимую ревизию его сметы. По сути — доказать в суде, что он мошенник.

Загоскин слушал, и в его глазах появился острый, хищный блеск. Вражда между старым сибирским купечеством, которое представлял Сибиряков, и новыми, прогрессивными силами, к которым принадлежал сам Загоскин, была общеизвестна и неистребима. Он увидел в моей проблеме не просто коммерческий спор, а возможность нанести удар по своим идейным противникам.

— Считайте, что вы его нашли, — он усмехнулся. — Статистика и экономика Сибири — это, можно сказать, моя профессия и страсть. Если вы предоставите мне все данные из его отчетов — точное число рабочих, количество лошадей, объемы перевезенного груза, пройденное расстояние, — я вам за два-три дня составлю контрсмету. Реальную. С выкладками, основанными на казенных расценках и средних рыночных ценах. И ни один суд, уверяю вас, не сможет ее оспорить. Мы докажем, сколько на самом деле он потратил. И сколько — положил себе в карман!

Мы расстались почти

Выйдя из губернаторского дворца, вернулся в свою гостиницу. В холле меня ждал Рекунов.

— Господин Рекунов, вы освободились? Аглая Степановна просит вас к себе, — сказал он коротко, без всяких предисловий. — Она остановилась в «Ангарском подворье».

— Просит? — я усмехнулся. — Еще не давно, помнится, было «не велено пущать». Что же так переменилось?

— Не могу знать. — мрачно ответил Рекунов посмотрев в пол. — Так что мне ей ответить?

— Передайте, что я пообедаю и буду через час.

Он промолчал, лишь едва заметно дернулся мускул на его невозмутимом лице. Через час, как и обещал, я явился в гостиницу «Ангарское подворье» Госпожа Верещагина ждала меня в одиночестве. На ней было элегантное дорожное, платье. Выглядела она смущенно и взволнованно. Увидев меня, она поднялась навстречу.

— Владислав Антонович… Я рада, что вы пришли.

— Я пришел, потому что меня позвали, Аглая Степановна. Так в чем же дело, не терпящее отлагательства? — холодно спросил я, намеренно не принимая приглашения сесть.

Она смутилась еще больше.

— Ваш… ваше послание, что передал мне Сергей Митрофанович… — начала она. — Признаться, я удивлена. Вы в нем изволили угрожать мне каторгой. Но за что? Я несчастная вдова и не сделала ничего противозаконного.

— Ничего? — я вскинул бровь. — А как расценивать вашу попытку сговора с Сибиряковым с целью сместить меня с поста генерального управителя?

Верещагина мгновенно покраснела от досады.

— А где вы были, Владислав Антонович⁈ Где вы пропадали все эти месяцы⁈ Я слала вам письма, запросы! В ответ — тишина! Я поверила в вас, вложила в это дело все, что у меня было, а вы просто исчезли! Я думала… — ее голос дрогнул, — я думала, что вас уже и в живых-то нет! А Сибиряков был здесь, рядом. Он убеждал, доказывал…

— Он лгал, — отрезал я.

— Откуда мне было это знать⁈ — воскликнула она. — Почему вы не отвечали?

— Потому что там, где я был, Аглая Степановна, телеграфа не имеется, почтовые обозы не ездят, и даже голуби не летают! Я был в Маньчжурии, где вырезал банды, грабившие мои прииски!

— Но разве вам не следовало находится в Иркутске и вести дела Общества? — спросила Верещагина.

— Я отдал необходимые указания и отбыл по своим делам. Господин Сибиряков, бывший исполнительным директором, прекрасно знал, чем ему следует заниматься.

— Но разве это дело для генерального управителя — гонять по лесам разных бандитов? А если бы вас убили?

— Вот тогда вы — и другие акционеры — спокойно избрали бы другого управляющего. Говорю вам прямо: если вы считаете, что управляющий должен безвылазно сидеть в конторе, то вы сильно заблуждаетесь. Иногда стоит взглянуть на свои дела вблизи, своими глазами. Именно поэтому — я сделал паузу, — недавно я был на приисках Бодайбо.

При упоминании Бодайбо она вздрогнула.

— Я провел там ревизию, — продолжал я безжалостно. — И выяснил весьма любопытные вещи. Оказалось, что ваш новый союзник, господин Сибиряков, не просто провел «разведку». Он втихую намыл там за лето более пятидесяти пудов золота. Нашего с вами золота. И именно этими, крадеными деньгами он и пытался оплатить свой взнос в наше Общество. Сейчас будет судебное разбирательство.

Аглая Степановна покачнулась, как от удара. Я смотрел, как меняется ее лицо: шок, неверие, а затем — холодная, расчетливая ярость обманутой женщины.

— Вот на кого вы хотели меня променять, Аглая Степановна? — добил я ее. — На вора? На обыкновенного мошенника, укравшего у вас же из-под носа целое состояние?

Она молчала, и в этой тишине рушились последние остатки ее союза с Сибиряковым.

Однако Аглая Степановна быстро пришла в себя. Шок на ее лице сменился привычной деловой жесткостью. Она была хищницей, и даже попав впросак, не собиралась сдаваться.

— Это… это возмутительно! — произнесла она, и в ее голосе зазвенела сталь. — Этот человек ответит за свой обман! Владислав Антонович, я была слепа. Прошу вас, давайте забудем это досадное недоразумение. Мы должны действовать вместе, чтобы наказать негодяя и вернуть наше золото!

Услышав это, я не смог сдержать ухмылки. Ну конечно — как только оказалось, что Сибиряков проиграл, а я победил, она снова захотела стать моим союзником, партнером. Но я уже не верил ни единому ее слову. Знаем проходили.

— «Наше» золото, Аглая Степановна? — я усмехнулся. — Боюсь, вы ошибаетесь. У нас с вами больше нет ничего «нашего».

Она замерла, делая вид что не понимает, о чем я веду речь.

— Сударыня, я предлагаю вам выйти из Общества, — сказал я ровно.

— Что⁈ — она вновь покраснела и вскочила на ноги. — Да вы с ума сошли!

— Напротив, я в полном рассудке. Я готов выкупить ваш пакет акций. Двадцать тысяч штук. По номиналу. Два миллиона рублей. Я выплачу вам всю сумму до копейки, и мы с вами разойдемся с миром.

— По номиналу⁈ — она нервно с истерическими нотками расхохоталась. — Да вы знаете, сколько сейчас стоят ваши бумаги на иркутской бирже после собрания⁈ Их с руками отрывают по пять тысяч шестьсот рублей за акцию! Мой пакет стоит одиннадцать миллионов! Одиннадцать, а не два! И я не продам его! Ни за