Адмирал Империи – 57 - Дмитрий Николаевич Коровников

— Носовые щиты теряют мощность! — офицер энергосистем выкрикивал показания приборов, перекрикивая вой сирен. — Семьдесят процентов!

— Держать прежний курс! — отмахнулся вице-адмирал Усташи. — Не сбавлять скорость! Еще немного, и мы пробьемся!

Крейсер справа от «Силистрии» — один из новейших кораблей имперского флота — неожиданно получил концентрированный удар в носовую часть. Три десятка плазменных зарядов ударили почти в одну точку, и перегруженные генераторы щитов не выдержали. Защитное поле схлопнулось с треском разряда статического электричества, увеличенного в миллион раз. Следующий залп зарядов прошел уже без помех, врезавшись в броню. Бронированные нимидийские пластины толщиной в метр испарились за долю секунды, плазма прожгла путь к носовому орудийному отсеку.

То, что произошло дальше, навсегда врезалось в память выживших. Детонация боекомплекта — десятки аккумуляторных батарей, хранившихся в магнитных ячейках — превратила носовую часть линкора в маленькое солнце. Свет был настолько ярким, что автоматические фильтры иллюминаторов едва успели сработать. Корабль массой в тысячи тонн переломился пополам, словно игрушка в руках разгневанного титана. Обломки разлетелись во все стороны, некоторые врезались в соседние корабли, добавляя хаоса в и без того смертоносную круговерть.

— Потеряли тяжелый крейсер! — голос офицера связи дрожал от шока. — Вторая линия сообщает о повреждениях от обломков!

— Черт бы их снайперов всех побрал! — Усташи ударил кулаком по подлокотнику с такой силой, что треснула обшивка. — Разворот! Всем кораблям — разворот по схеме «веер»! Уходим на второй заход!

«Конус» начал распадаться. Корабли расходились в стороны, словно лепестки какого-то чудовищного цветка, уворачиваясь от непрекращающегося огня. Еще два крейсера получили критические повреждения — один потерял главные двигатели и беспомощно вращался в пространстве, второй пылал от кормы до носа, экипаж отчаянно боролся с пожарами в отсеках. Легкий крейсер просто исчез — прямое попадание в реактор не оставило от него ничего, кроме расширяющегося облака раскаленных газов и мелких обломков.

Но самое унизительное — они так и не дошли до «каре», чьи канониры по команде их командирши стреляли так прицельно и слаженно. Атакующие так и не смогли войти в ближний бой, где численное превосходство сыграло бы решающую роль. Зимина видела направление удара и успела сконцентрировать оборону именно там, где требовалось.

Каре выстояло в первой атаке без потерь. Корабли прикрывали друг друга, перераспределяя энергию щитов, создавая почти непробиваемую стену.

На мостике «Елизаветы Первой» раздались сдержанные возгласы — не то чтобы радости, скорее облегчения отсрочки неизбежного. Но Настасья Николаевна не разделяла даже этого мимолетного триумфа. Она слишком хорошо понимала тактику боя и знала — Усташи не повторит той же ошибки дважды.

Её опасения подтвердились почти мгновенно. На тактическом дисплее корабли противника начали сложное перестроение. Но не в один большой «конус», как раньше, а сразу в четыре малых. К каждой группе примерно по пятнадцать кораблей присоединялись уцелевшие суда из эскадры Мамедова — они распределялись между ударными группами, доводя численность каждой до оптимальной для прорыва обороны.

— Строятся в несколько клиньев, — прошептал кто-то из младших офицеров за спиной Зиминой, и в его голосе звучал неприкрытый страх.

— Вижу, — отозвалась она, не оборачиваясь. В её голосе не было дрожи — только усталость и понимание неизбежного…

…На «Силистрии» Усташи наблюдал за перестроением с мрачным удовлетворением профессионала, нашедшего правильное решение тактической задачи.

— Четыре удара с разных направлений, — проговорил он вслух, обращаясь к старпому. — Она физически не сможет сконцентрировать всю оборону. Даже если три конуса не пробьются, четвертый прорвет каре. А дальше дело техники…

Он не договорил, но все на мостике понимали, что будет дальше. Это будет не бой, а бойня.

Между тем четыре смертоносных клина медленно окружали «каре», занимая позиции с четырех сторон — север, юг, восток, запад. Как четыре всадника Апокалипсиса, готовые принести конец этому последнему оплоту сопротивления. На каждый корабль Зиминой теперь приходилось по четыре-пять кораблей противника, и это без учета тех кораблей Должинкова, что все еще вели бой на станции, методично выкуривая последних защитников из их укрытий.

Усташи поднес к губам микрофон открытого канала связи. Его голос, спокойный и уверенный, с той интонацией победителя, который из великодушия предлагает побежденному достойную капитуляцию, разнесся по эфиру:

— Контр-адмирал Зимина, это вице-адмирал Усташи. Вы достойно сражались, показали пример верности долгу и беспримерного мужества. Ваши космоморяки — настоящие воины, и мне, старому солдату, больно видеть, как гибнут такие бойцы. Но дальнейшее сопротивление бессмысленно. Вы видите расклад сил. Сдавайтесь, и я лично гарантирую жизнь вам и вашим людям. Вы станете военнопленными со всеми правами по конвенции. У вас минута на размышление.

Тишина в эфире длилась всего несколько секунд, но они показались вечностью. Когда голос Зиминой прозвучал в ответ, в нем не было ни тени сомнения:

— Вице-адмирал, семнадцатая линейная дивизия Балтийского космического флота сдаваться не умеет. Мы присягали императору и останемся верны присяге до конца. Поэтому, намерены драться до последнего заряда, до последнего вздоха, до последней капли крови. И если нам суждено погибнуть сегодня, то мы заберем с собой столько ваших кораблей, сколько сможем. Пусть наша смерть дорого обойдется предателям. Конец связи.

На мостиках кораблей обеих эскадр воцарилась абсолютная тишина. Даже писк приборов и гул систем жизнеобеспечения казались приглушенными, словно сама вселенная затаила дыхание перед финальным актом трагедии. Тихоокеанцы готовились победить — проверяли системы наведения, перезаряжали орудия. Балтийцы готовились достойно умереть — молились, если верили, писали последние сообщения семьям.

Усташи уверенно поднял руку, готовясь дать сигнал к атаке. Он знал, что теперь каре не выстоит ни при каких условиях. Это знали и понимали все офицеры с обеих сторон. Математика войны была неумолима — четыре концентрированных удара против рассредоточенной обороны, семьдесят против шестнадцати. Исход был предрешен…

…В это время я наблюдал за разворачивающейся трагедией на главном тактическом дисплее. Рядом стоял кавторанг Жила.

— Господин контр-адмирал, — он не выдержал молчания, и его голос дрожал от едва сдерживаемых эмоций. — Мы же не можем просто стоять и смотреть! Давайте ударим сейчас, хотя бы оттянем на себя часть сил!

— И что это даст? — я повернулся к нему, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все кипело от бессилия. — Два вымпела против семидесяти? Мы продержимся минут пять, не больше. Это не помощь, Аристарх Петрович, это бессмысленная жертва.

— Но они же погибают! — в его голосе прорвалось отчаяние. — Контр-адмирал Зимина, все эти люди…

— Берегите нервы кавторанг, — оборвал я его. — И продолжайте работу…

Я отвернулся к дисплею, где четыре красных клина уже начинали движение к синему квадрату каре.