Конец пути - lanpirot

Или… — эта мысль обожгла меня настоящей болью и страхом, — ничего не было… ни параллельного магического мира… ни моих приключений… ничего… Мне просто это всё почудилось — галлюцинации умирающего мозга, лишенного кислорода. А сейчас, когда меня реанимировали, всё исчезло, как утренний туман…

После боя в переулке, после того, как я уделал двух утырков, а потом чуть не помер — меня доставили сюда, в больницу для ветеранов. Когда меня слегка подлечили, и я сумел, наконец-то отвечать, нагрянула доблестная полиция. Они долго меня допрашивали, но мои ответы были краткими и туманными.

А что я мог им сказать? Да, я их убил. Да, я видел, как они напали на девочку. Нет, я и сам не понимаю, как сумел справиться с этими амбалами и выжить после того, как меня избили. Но больше всего их интересовало другое — наличие свидетеля моих героических похождений.

— Дедуля, а где девочка? — задавали они мне один и тот же вопрос раза за разом. — И вообще, была она, или мне всё привиделось?

А я молчал. Потому что не знал. Когда я очнулся после темноты, её уже не было рядом. Врачи говорили, что у меня множественные переломы рёбер, повреждённые связки и раздавленная гортань, сотрясение мозга и до кучи хронических заболеваний, присущих такому столетнему старикану, как я.

По их мнению, я не должен был выжить после этой потасовки. Они вообще не понимали, почему я еще дышу, говорю и вообще шевелюсь. А я не мог им ничего объяснить. Потому что и сам ничего не понимал. И привычная мне магия не работала. Совсем. Так-то оно и правильно, в этом мире её не было.

Но темными ночами, когда я оставался один, и никакие медсестрички не ошивались рядом, пробовал вернуть себе свои силы. Я пытался. Скрипел зубами, стараясь не то что потрясти землю, а зажечь хотя бы маленький магический огонёк на кончике пальца. И…

Ничего. Ни тени той силы, что была у меня в другом мире. Ни магии, ни скорости, ни даже намёка на что-то подобное. И я больше не мог читать чужие мысли. Дар мозголома тоже исчез. Я был просто столетним стариком. Избитым, сломанным, но живым. Теперь меня мучил один вопрос: зачем я тогда вообще выжил?

Лучше сдох настоящим героем в своих красочных галлюцинациях, чем влачить жалкое существование инвалида, который не в состоянии даже оторвать свой тощий зад от кровати, чтобы сходить в туалет. Больничная утка была моей ближайшей перспективой.

С утра дверь палаты скрипнула, и кто-то вошел. Я лежал, словно в забытьи после очередной бессонной ночи, когда против всех доводов разума вновь пытался вернуть себе магический дар.

— Илья Данилович? — раздался немного хрипловаты голос, знакомый мне по предыдущим встречам.

Да, я вновь Илья Данилович Резников — старая развалина сто двух лет от роду, а никакой не герой Советского Союза, маг-силовик Гасан Хоттабович Абдурахманов. Надо привыкать заново к своему старому имени, которое я уже почти позабыл.

Я открыл глаза и медленно повернул голову на голос. Возле больничной койки стоял тот самый капитан-полицейский, который отдам мне честь на месте нашей схватки с бандитами. Лицо у него было усталое, а в глазах стояла странная смесь уважения и… подозрения, что ли.

— Вы можете говорить, Илья Данилович? — вежливо уточнил он, подвигая к кровати стул и усаживаясь на него.

— Могу… — прохрипел я. Горло мне врачи хоть и подлатали, но теперь я мог только тихо хрипеть. Эх, где же мои целительские заклиная, давно бы уже всё вылечил…

— Мы нашли её, Илья Данилович… — как-то не очень воодушевляюще продолжил капитан.

Я замер, с трудом выдохнув:

— Девочку?

Он угрюмо кивнул.

— Но есть проблема…

— Какая?

Он тяжело вздохнул и провёл рукой по лицу:

— Она не помнит, что было в переулке…

— Как?

— Возможно, что это последствия шока… Но, я думаю, что тут дело в другом — она боится.

Я сглотнул, пытаясь протолкнуть стоявший в горле саднящий комок, мешающий говорить, но хрен у меня чего получилось.

— Боится?

— Да, Илья Данилович, — хмуро подтвердил капитан, — боится. Родители одного из убитых вами насильников оказались влиятельными людьми — им не нужен скандал. Они всеми силами стараются его погасить, нажимая на разные рычаги… И у них получается, как бы тошно не было это осознавать… — Хмуро произнес он.

Капитан замолчал, глядя куда-то в сторону окна. В палате повисло тяжёлое молчание, прерываемое только моим хриплым дыханием. Я сжал пальцы, чувствуя, как под кожей дрожит старая, изношенная плоть.

— То есть… девочку заставили молчать? — спросил я наконец. — Насильно?

— Не совсем: родители забрали её из города. Официально — для лечения. Неофициально… — Он развёл руками. — Видимо, решили, что так будет лучше.

— Лучше для кого? — Моё горло скрипело, как ржавая дверь.

Капитан посмотрел на меня внимательно, словно взвешивая, стоит ли говорить дальше.

— Для всех, кроме вас, Илья Данилович.

Я рассмеялся. Точнее, попытался. Получилось что-то вроде болезненного хрипа.

— Значит, так: бандиты напали, но их родственники — власть имущие. Девочка — единственная свидетельница, но её убрали подальше. А я — столетний призрак, который умудрился пережить собственное убийство и теперь мешается всем под ногами?

— Вы всё правильно поняли, товарищ Резников… — Капитан опустил глаза. — В этом деле сейчас всё против вас… Превышение допустимой самообороны… Двойное убийство… Даже учитывая ваш почтенный возраст, соскочить на условное не выйдет. Из тюрьмы вы уже не выйдете, Илья Данилович… Вы это понимаете?

— Я старый, но еще соображаю еще кое-чего! А вы? — прошипел я. — Вы позволите этому случиться?

Я закрыл глаза. Внутри медленно разгорался огонь — не магический, а старый, человеческий, как будто пришедший из прошлой жизни. Вернее, нынешней. Гнев.

Он не ответил сразу. Вместо этого достал из кармана небольшой листок бумаги, аккуратно сложенный вдвое.

— Простите, Илья Данилович… — В глазах капитана мелькали искорки гнева, но голос оставался ровным — профессиональным. — Я делаю всё, что в моих силах. Но… Я не могу ничего сделать официально, — тихо сказал он. — Но… если кто-то другой найдёт способ… — Он положил листок на тумбочку рядом со мной. — Там мой адрес и телефон. — Простите еще раз…

Я закрыл глаза. Всё внутри будто сжалось в один тугой холодный узел. Знакомое чувство — страх ребёнка перед системой, перед людьми, которых нельзя победить кулаками. Я знал это слишком хорошо.

Я посмотрел на бумагу, потом на него. Он уже встал, поправил фуражку.

— Не думайте,