Мой адрес – Советский Союз! Тетралогия - Геннадий Борисович Марченко

Он кивнул в сторону «борца», который при упоминании себя любимого сразу же выпятил бочкообразную грудь.

— Дальше всё перегрузили в «буханку», прикинутый этот Валерьян сверился со списком, а я спросил у него за лавэ. Само собой, я бы потом на общак отстегнул, — он покосился на Прокурора. — Он говорит, мол, щас, один момент. Боженька, наверное, меня уберёг, я в последний момент увидел, как Костыль суёт мне перо в бочину. Успел рукой прикрыться, так он рукав ватника прорезал и кожу на руке. Я отпрыгиваю и вижу, как амбал, что с ними был, пыряет моего братана. Сзади, в почку, бьёт, это сто процентов жмур. Валерьян орёт, чтобы меня кончали, да я ноги в руки — только меня и видели. Суки!

Он ударил кулаком по столу, отчего служившая пепельницей консервная банка подпрыгнула, а в ней и сморщенные бычки.

— Серёгу, братку моего, порешили, падлы… В общем, сначала-то я затихарился, есть у меня место надёжное, а после покумекал и решил, что такое без ответки нельзя оставлять. Это ж беспредел! Ну и пришёл к Прокурору.

Он кивнул на Саныча, который, в свою очередь, хмуро посмотрел на Кабана.

— Точняк, конкретный беспредел, — буркнул тот. — За такие дела нужно прави́ло делать и на перо этих мудил ставить. Верно, Саныч?

— Верно, Кабан, — согласился Прокурор. — Такие дела без ответки оставлять нельзя.

— Это понятно, — вклинился я, надеясь, что не нарушил какой-то воровской кодекс по части перебивания старших. — Спускать такое никак нельзя. А аппаратуру получится вернуть?

— Тоже вопрос, — крякнул Прокурор. — Посмотрим, что можно сделать. Думаю, Костыля будет легче найти, чем этого Валерьяна, а на него можно попробовать выйти как раз через Костыля. Должен же он знать, чё это за хрен с горы, за Валерьян такой. Не знаю, правда, когда мы Костыля словим, он ведь теперь, скорее всего, на дно заляжет, если не дурак, а если дурак — гулеванить начнёт, или даже куда-нибудь на юга махнёт. Деньги-то, видать, большие у него сейчас.

Это да, на скорое решение проблемы рассчитывать не приходится. Вернее, на возвращение аппаратуры. Хорошо, если она в одном месте, и хранится в нормальном состоянии. Этот Валерьян или сам в аппаратуре этой шарит, или перепродаст её втридорога такому специалисту, либо будет распродавать по частям.

— Сан Саныч, когда планируешь приступить к поискам Костыля? — спросил я.

— Уже ищут. Как только Саня мне всё рассказал, я тут же зарядил своих, чтобы носом землю рыли, но Костыля нашли. Если что-то узнаю — тебе сообщат.

Мы ещё минут пять пообщались, потом распрощались, и я отправился домой.

— Ну что там в вашей студии? — встретила меня вопросом Полина.

Она уже закончила лепить пельмени — те лежали в морозилке. На выходные можно будет сварить, а то и пожарить — жареные я больше любил, со сметаной самое то.

— Да чисто рабочие моменты, — отбоярился я. — Голодный как собака. У нас вроде оставались макароны по-флотски?

— Да, вчерашние, половина сковороды ещё осталась. Вот и доедай.

Полина от мучного старалась держаться подальше. В смысле употребления, так-то она могла и пельмени, как сейчас, налепить, и даже пироги по маминому рецепту испечь. А я всё это хомячил. Приводить себя в форму приходилось на тренировках, вкалывая до седьмого пота. Жена в еде предпочитала низкокалорийные продукты, будучи уверенной, что склонна к полноте. Хотя, глядя на её маму, я бы не сказал, что ей эта склонность могла передаться по наследству. По мне — всё у неё было в самый раз: и грудь, и попа с бёдрами, и талия… Не как у Гурченко, конечно, но вполне.

— Ой, чуть не забыла! Тебе же какой-то Стругацкий звонил…

Ничего себе, какой-то!

— Аркадий Натанович?

— Точно, он.

Сердце в моей груди замерло, во рту пересохло. Какой вестью он хотел меня порадовать или огорчить? Время было ещё не очень позднее, и я набрал Стругацкого.

— Аркадий Натанович, добрый вечер! Жена сказала, вы мне звонили?

— Да-да, Евгений, звонил. Я по поводу нашей новой повести и её публикации в вашем журнале. То есть альманахе… В общем, мы с братом посоветовались и решили рискнуть. Но при условии, что название повести будет упомянуто на обложке альманаха.

— Какой разговор, Аркадий Натанович! — чуть не завопил я в трубку. — Обязательно упомянем. Может даже иллюстрация будет на обложке к вашей повести.

— Это было бы вообще изумительно, — крякнул Стругацкий. — Я специально приеду или прилечу, чтобы посмотреть макет. Учтите, если не понравится — заберу рукопись и отдам… Ну, найдём с братом куда отдать. И кто от вас приедет в Москву, чтобы забрать копию?

— Да могу и я.

— Хорошо, как соберётесь — позвоните.

А вот Кончаловский не звонит, подумал я, опуская трубку. Обещал должок-то вернуть. Забыл поди, и салфетку с телефоном потерял. Ладно, невелика сумма, я с «Молодой», которую зарегистрировал по возвращении, в сотни раз или даже в тысячи больше заработаю. А если бы не тормознулся с режиссёрами, то не столкнулся бы с цыганами, и Амирамов со своим хитом на память не пришёл бы.

Секс всё-таки случился, хотя у меня уже, честно говоря, слипались глаза. Думал, хрен усну от треволнений, связанных с походом к Прокурору и разговором со Стругацким, однако вырубился и продрых до утра без сновидений.

Три дня спустя после той встречи от Прокурора снова позвонили, вновь я оказался у него в гостях. Подумалось, хожу, блин, на хазу, как на работу. На этот раз в комнате сидели Сан Саныч и выглядевший довольным Кабан. Наверное, он правая рука босса, что-то вроде телохранителя. Хотя в позапрошлый раз мы с Прокурором общались наедине. А может, Кабан на кухне прятался, кто ж знает…

Оба курили и гоняли чифирь, предложил мне, я согласился, но попросил не такой крепкий, а как в прошлый раз.

— Поймали мои хлопцы эту падаль, — сказал Сан Саныч, прихлёбывая из стакана. — Залёг на дно у своей шмары в Перми, хотел через окно выпрыгнуть, со второго этажа. Только ногу подвернул, и далеко не ушёл. Стал Костыль хромым на обе ноги. Вытрясли мы уже тут из него всё, что можно было, включая бабки, которые он ещё не успел прогулять. И координаты Валерьяна в том числе. Мы и к нему наведались, я сам с Кабаном и ещё парой кентов поехал. Очень уж Валерьян удивился нашему появлению. Потом, правда, ему стало