Фантастика 2025-155 - Сергей Александрович Плотников

Калида попытался было возразить, но я повторяю уже более безапелляционно.

— Жди здесь, я скоро вернусь!

Уже не глядя на него, шагаю в темный проем распахнутой двери и иду, не оборачиваясь, вслед за стражником. За спиной слышится лязг замков, и надо сказать, это действует на нервы. Низкие давящие своды, пляшущий свет факела, и проникающее сквозь одежду ощущение подвальной сырости. Все это не добавляет настроения, особенно когда впереди полное неведение. Куда ведут, зачем⁈

Сворачиваю за угол вслед за широкой спиной стража и останавливаюсь вслед за ним перед дубовой дверью. Она не заперта, и мой провожатый распахивает ее одним рывком.

После сумрачного полумрака глаза жмурятся от яркого света. В нос бьет запах крови, человеческой мочи и пота, а в воздухе зависает почти физически ощутимая волна безграничного ужаса. Щурясь, различаю внутри силуэты людей, факелы по стенам и горящий в центре очаг.

Выдохнув, делаю шаг вперед, и теперь я уже со стопроцентной гарантией могу сказать — я в камере пыток.

'Слава богу, пытать тут, вроде бы, собираются не меня! — Глядя на висящего на дыбе человека, пытаюсь иронией снять нервный накал. — Почетное место уже занято!

Мой взгляд скользит дальше, отмечая на автомате присутствующих: герцог, архиепископ, палач…

В этот момент сидящий на табурете герцог поворачивается в мою сторону.

— А, это ты посол! Проходи, садись! — Он жестом указал на свободное стул рядом с собой. — Я приказал позвать тебя, дабы ты мог лично убедиться, что моего участия в покушении на тебя не было и быть не могло!

Сказав, он вновь повернулся к висящему на дыбе человеку.

— Итак, кто ты такой⁈ Назовись!

Тот начинает бессвязно хрипеть, и герцог дает знает палачу опустить жертву.

Под мерзкий скрип деревянных блоков подхожу к своему стулу и сажусь. Теперь мне видно лицо страдальца и обрывки рясы на нем. Его голос звучит невнятно, но я разбираю.

— Я, Руфино да Пьяченца, монах ордена Святого Франциска и верный слуга господа! Я ничего плохого не сделал, я лишь хожу по миру и несу слово Господа нашего…

Понемногу прихожу в себя и понимаю, что жертва на дыбе — это тот самый францисканец, что сбежал в ночь покушения.

«Вот видишь, — поправляю самого себя, — а ты был убежден, что никого не поймают! Получается, либо герцог действительно ничего не знал, либо он все еще продолжает какую-то свою, непонятную мне игру».

Неожиданно всхлипывания человека на дыбе прервал возглас стоящего поодаль архиепископа.

— Ордена Святого Франциска… А ведь я его знаю! — Он подскочил вплотную к пленнику и вперился тому в лицо изучающим взглядом. — Да, точно!

Лаурелий обернул довольное лицо к герцогу.

— Людвиг, этот человек был на выборах в Ахене в свите кардинала Оттавиано Убальдини.

Упоминание кардинала заставляет герцога нахмурить брови, а меня сфокусироваться на прозвучавшем имени.

«Оттавиано Убальдини! — Напрягаю извилины, и в закромах памяти всплывает-таки кое-какая информация. — Личный представитель и доверенное лицо Святого престола. Откровенный безбожник в мантии. За время его жизни сменилось несколько пап, но при всех он был эдаким специалистом по тайным спецоперациям. Можно сказать Отто Скорцени тринадцатого века».

Теперь мы все втроем вопросительно смотрим на монаха, и под этим немым давлением тот вынуждено соглашается.

— Да, я сопровождал кардинала в Ахен… — Запнувшись на этом, он попытался было остановиться, но герцог подстегнул его вопросом.

— Зачем⁈

Помолчав, монах все же ответил.

— Папа поручил кардиналу проследить за тем, чтобы на выборах короля Германии не возникло непредвиденных случайностей. Мы поддерживали кандидатуру герцога Корнуоллского.

Мне стало занятно, и я не удержался от восклицания.

— Неужто английский герцог дал взятку Святому престолу⁈

В ответ францисканец глянул на меня так, будто я совершил вопиющую бестактность, но промолчать не осмелился.

— Возможно, но я об этом ничего не знаю. Убальдини говорил, что папе в общем-то все равно, кого изберут, лишь бы не всплывало имя Гогенштауфенов.

Эта тема явно пришлась не по душе хозяину замка, и он резко сменил тему.

— Что ты делаешь в моем замке? Кто приказал тебе убить посла⁈ С какой целью⁈

— Я не…

Захлебываясь, монах начал яростно все отрицать, но герцог не стал слушать его вопли, а брезгливо скривившись, подал знак палачу.

Заскрипели деревянные блоки, натянулись веревки, и тело францисканца вновь оторвалось от земли. Лицо его искривилось в муке, но он все еще хрипит.

— Не я! Не губите невинную душу, не я это…

Монах продолжает жалобно всхлипывать, но ни на кого из присутствующих его вопли не действует. Палач деловито подхватил с жаровни раскаленные клещи и уже поднес их к волосатой груди подвешенного.

Запах горелого волоса забивает мне ноздри, вызывая животный спазм, и я прилагаю максимум усилий, чтобы сохранить на лице полнейшую невозмутимость. К счастью, ужас и горелая вонь добивают и францисканца.

Выпучив глаза на жуткие красные клещи, он орет не своим голосом.

— Не надо! Я расскажу…! Все расскажу!

Не обращая ни малейшего внимания на демонстративное раскаяние, палач вжимает раскаленное железо в грудь жертвы, и своды подземелья оглашает отчаянный вопль. Паленым мясом воняет так, что закладывает нос и щиплет глаза. Я еле сдерживаюсь, чтобы не наблевать прямо на глазах почтенной публики, а вот герцог и архиепископ даже бровью не повели. У меня ощущение, что им даже понравилось все это представление с вонью, кровью и витающем в воздухе ужасом.

Дальнейшую экзекуцию герцог все же останавливает, и монаха опускают на землю. Ведро вылитой на голову воды приводит его в чувство, и на повторный вопрос герцога он уже не тянет с ответом.

— Мы возвращались из Кельна в Рим, когда до Убальдини дошла весть о монгольском посольстве к Людвигу Суровому. Кардинал вызвал меня к себе и велел пробраться в замок Коленинзель и убить посла так, чтобы все подумали на Баварского герцога.

Тут францисканец поднял умоляющий взгляд на хозяина замка.

— Я не хотел! Я убеждал кардинала, что это святотатство, что нельзя убивать гостя в чужом доме, но он был непреклонен. Он сказал, что это дело божье. Что убийство посла убережет герцога от страшного греха — предательства Святой католической церкви.

Замечаю, что эта фраза вызвала яростную гримасу на лице Людвига, и понимаю, что этот парень терпеть не может, когда его принуждают к какому-либо решению. По этой же причине эти два дня он противостоял уговорам архиепископа, но сейчас по