Возвращение в Петроград - Влад Тарханов

царя и подвинула императрицу на сию авантюру) должен был огласиться на все требования и уступить ей власть! Но Алис встретила не аморфного добряка, а жёсткого властного молодого человека… и растерялась! Она не готова к такому повороту событий! Совершенно не готова! И теперь надо было как-то менять тактику, но как? И пока что Алиса просто тянула время, чтобы как-то скорректировать тактику, найти новые аргументы и как-то перетянуть Мишкина на свои позиции. Но что случилось с Михаилом? Он ведь даже на морганатический брак пошёл только чтобы уклониться от возможности занять престол. А ведь у Николая была такая идея — передать престол Мишкину, а самому отдыхать и наслаждаться семейной жизнью! Сколько истерик пришлось закатить, чтобы выбить эту идею из упертой черепушки супруга! Только Алис знала насколько упрямым и неуступчивым был Николай, при всей его внешней мягкости он поступал только так, как считал лично правильным. И тут весьма кстати Михаил выкидывает фортель с морганатическим браком и все идеи Николаши идут ко дну! Ту партию она разыграла как по нотам! Но сейчас то ли ноты оказались не теми, то ли она безбожно фальшивила.

— Никто ради вас, СУДАРЫНЯ, закон преступать не будет! Тем более не нарушит волю покойного императора, мир его праху!

И Пётр машинально перекрестился, а вот вдовствующая императрица даже не подумала, пребывая все еще в каком-то оцепенении. Особенно ее поразило слово «сударыня», которое Михаил подчеркнул интонациями уже дважды. Не «Ваше императорское величество»! а просто «сударыня»… подчеркивая, что она уже не член семьи, а обычная женщина, которую могут судить, вот так запросто осудить и приговорить… к чему? И почему нет вестей от друзей, от Софьи Карловны, неужели выступления Пулеметного полка не будет? Тогда ей и рассчитывать не на что?

— Что… ты… хочешь… мне… сказать… предложить? — еле-еле, буквально по слову выдавила из себя вдова Николая II. Она не собиралась сдаваться, все ещё тянула время. Наделась на чудо.

— Первый вариант: вы отказываетесь от мирской жизни и уходите в монастырь.

— Я? Монашкой? А что за второй вариант? — в свои слова Алиса вложила максимум сарказма.

— Второй вариант? Я объявлю, что в виду сильного душевного расстройства вызванной смертью любимого супруга вы не выдержали и приняли яд.

— Объявите? А что я? — Гессенская принцесса уцепилась за слово, чтобы понять, что ей предлагают на самом деле.

— Ну не могу же я обманывать народ? Вы выпьете яд. Сейчас. Ваше решение, сударыня?

И тут Александру Фёдоровну обуял ужас. Она почувствовала, что Михаил не блефует, что ее заставят выпить яд, а тут, в Зимнем, никого из верных людей нет! Почему Граббе нет рядом? И пока еще императрица вспомнила, что по приезду ее с конвоем в Зимний, конвой остался снаружи дворца, а граф Граббе-Никитин был отозван для разговора вдовствующей императрицей и более не появлялся. Неужели он ее предал? Все эти мысли пронеслись со страшной скоростью в голове немолодой уже женщины, которая, потеряв силы, оперлась на угол стола, у которого стояла.

— Я бы хотела уехать в Англию. С детьми. — произнесла она почти шёпотом.

— Это исключено. Ни с детьми, ни без них! Монастырь либо яд! Сударыня, время семейного совета приближается. Вам осталось две минуты на то, чтобы принять решение!

— Вы осмелитесь разлучить меня с моими девочками? С моим единственным больным сыном? — она разрыдалась, помимо своего желания, невольно применив самое мощное оружие женщин — слёзы. Но на Петра (Михаила) это не произвело совершенно никакого впечатления. Он головы людям рубил! Лично! А тут поддаваться на истерики вздорной бабы, которая, к тому же, при всей ее деятельной натуре, не остановится ни перед чем и будет настойчиво искать пути к власти. А это — постоянный источник мятежей, заговоров, которые куда как опаснее революций. Ибо за ними всегда стоят большие деньги и влиятельные люди!

— Осмелюсь… — спокойно процедил Пётр, положив при этом нога на ногу, так, как будто он допрашивает собственного сына.

(Картина «Пётр I допрашивает царевича Алексея В Петергофе», работа Н. Ге)

— Вы… позволите мне… попрощаться… с детьми? — ни на что уже не надеясь произнесла окончательно сломленная женщина. Она прекрасно умела справляться с мужем-подкаблучником, но вот напоровшись на настоящую грубую мужскую силу и железную волю сдулась, как сдувается проколотый гвоздем резиновый мячик. Нет, потом, скорее всего, она наберется сил бороться, но только не сейчас, когда все возможности для сопротивления и прорыва к власти исчерпаны.

— Не позволю! Сударыня! Вы живете уже лишние три минуты! Так что? Монастырь?

— Да, сударь…

— Ваше императорское высочество! — поправил бывшую императрицу Пётр.

— Ваше… императорское… высочество… — с большим трудом, почти по слогам выдавила из себя женщина.

— Прекрасно! Не смею вас больше задерживать! Барон Унгерн составит вам компанию в этом длительном, но увлекательном путешествии. Посмотрите на Россию не из окна царского экипажа! Я вам завидую!

Вот тут иронию Пётр включил на всю катушку. Александра Фёдоровна залилась слезами. На этот раз искренне и непритворно.

Глава семнадцатая

Возмущение в воинских частях грозит перейти в бунт

Глава семнадцатая

В которой возмущение в воинских частях грозит перейти в бунт.

Петроград. Аптекарская набережная. Казармы Первого запасного пулеметного полка

25 февраля 1917 года

Вчера вечером в Петровских казармах (еще их называли казармами Гренадерского полка гвардии Его Императорского величества) на Аптекарской набережной, что располагались вдоль речки Карповки, началась буза. С вечера в казармах появились мутные личности в солдатской форме, правда, среди них оказалось и несколько прапорщиков, но никого из более высоких офицерских чинов. Самое интересное, что прокламаций и прочей агитации у прибывших не было, а вот дерьмового самогона да закуски к нему — вдосталь. Пару часов происходило употребление казарменным составом напитков и разговор «по душам».

И хотя в казармах продолжались беседы агитаторов, два человека, не смотря на февральский мороз (а в Петрограде никакой весною в феврале и не пахло), подпирали плечами каменную ограду, кутаясь в форменные шинели и дымили крепчайшим и вонючим самосадом.

— Эх, табачку бы офицерского, английского. Эти вон притаранили откуда-то. Только что-то я у них ничего брать не хочу! Противно! — сказал один из них, невысокий, крепкий мужичок, совершенно обычной крестьянской наружности, только что без бороды. Молод еще, не отрастил. Прапорщик Иван Алексеевич Палагин