Ариадна из чугуна и стали - Виолетта Орлова

собой вину и немудрено: ведь именно она послужила поводом для конфликта. Элли много думала о Жане, Кее, смерти начальника поезда, убийстве Мэрридит – событии, которое уже начало блекнуть из-за новых волнений. В какой-то момент ей захотелось продолжить собственное расследование.

Сперва Элли решила наведаться в вагон третьего класса. Весьма нехарактерное желание для того, кто едет в первом: добившись определенных высот, люди как-то забывают поглядывать по сторонам, но не она. Ей, напротив, следовало обращать внимание на детали. Элли довольно долго шла; вагон с магазинчиками она промчала на всех парах, ибо не желала встречаться с сестрой. Может, не очень хорошее чувство, с родственниками надо дружить, но она, как обычно, огородила себя спасительными формулировками профессионального психолога: «вы никому ничего не должны», «личный комфорт превыше всего». Элли в первую очередь тряслась за этот самый комфорт, который рисковал нарушиться каждую секунду.

От спального вагона третьего класса она и не ждала ничего особенного: однако он превзошел все ожидания, правда, в негативном смысле, ибо был отвратительным, дымным. Из темных углов разило так, будто в каждом сдохло по крысе, пол в тамбуре оказался осклизло-зеленым, оплеванным, покрытым шелухой от семечек. Повсюду воняло табаком, причем не дорогим, а самым дешевым, горько-отвратным, от которого сводило внутренности и скручивало ноздри. Элли в нерешительности замерла на месте: может, зря она все это затеяла? Пусть расследованиями занимается Грейс, а она продолжит ненавязчиво учить людей концентрироваться на самих себе. По крайней мере, это ей удавалось вполне успешно.

Здесь не было нормального отопления и вентиляции: пережиток тех времен, когда на дорогах властвовал гужевой транспорт. Согласитесь, никто же не станет проветривать дилижанс. Так и здесь ничего не проветривалось, затхлый воздух перемешивался с острым потом работяг. С многочисленных спальных мест доносился мокрый кашель, грубые смешки, стук граненых стаканов. Заткнув одной рукой нос, Элли прошла к закрытому купе под номером шесть. Ей хотелось немного побеседовать с Эдвардом, а если повезет, то и с его отцом. Оказавшись перед искомой дверью, она приостановилась, пытаясь подавить волнение в груди. Что она сейчас скажет? Однако слова нашлись сами собой. Для вида постучав в стену (ибо дверь здесь была небрежно раздвинута), она отважно шагнула в проспиртованный полумрак. Возле небольшого окна на жесткой, ничем не обитой деревянной лавке сидел пузатый мужчина весьма непривлекательного вида. Его обрюзгшие щеки так свисали, что казалось, скоро сойдут с лица вместе с кожей. Впрочем, свисали не только они: так же дело обстояло с его набрякшими веками, равно как с дырявыми кальсонами, свисавшими с верхней полки, судя по их запаху, не первой свежести.

Неприятный мужчина умудрился так расползтись по лавке, что занимал почти ее всю, Элли невольно уставилась на жуткие волосатые руки, походившие на какие-то страшные орудия пыток.

– Добрый день. Прошу прощения за беспокойство, вы ведь отец Эдварда Финча? – превозмогая отвращение, пролепетала Элли. Предполагаемый отец окинул ее хозяйским взглядом: из замутненных глаз выглянул живой интерес, насколько вообще применимо слово «живой» к подобной развалюхе.

– Да, а ты его подружка? – наконец, грубо хохотнул он, издав какое-то странное булькающее хрипение. Казалось, будто тело его представляет собой прохудившийся водяной бак.

– Нет! – чуть более поспешно, чем того требовала ситуация, воскликнула Элли. – Я вовсе не… То есть, я хотела сказать, что я его лечащий врач. Психолог.

Эта реплика невероятно изумила мужчину, он даже как будто подсобрал свое расползающееся по лавке тело, но, впрочем, спустя секунду, вновь расплылся в булькающем смехе.

– Вот это я понимаю, первоклассный сервис! – отсмеявшись, произнес он. На губах у него повисла слюна. – Верно, дела у лекарей совсем плохи, раз они лично бегают за пациентами, а не наоборот? – при этих словах он как-то слюняво подмигнул, словно намекая на скабрезные подробности. Элли зарделась. При виде этого неопрятного мужчины ее комфорт трещал по швам. Отец, очевидно, почувствовал ее неприязнь и по-волчьи осклабился:

– Прости, красотка, старик Оскар сегодня не в самой лучшей форме.

– Да ничего…

– Просто у тебя такой вид, словно ты сейчас блеванешь.

– Я…. Хотела поговорить о.. Вашем сыне.

– Что он там еще учинил, этот негодник?

Элли задумалась. Как бы повести беседу в правильном ключе?

– Просто… Во время нашего сеанса мне показалось, что у Эдварда депрессия.

Мужчина округлил мутные глаза и снова непристойно засмеялся.

– Что же тут смешного? – разозлилась Элли. Неужели мужлану плевать не только на себя, но и на своего сына?

– Все. Все смешно. Я, конечно, понимаю, красотка, ты ученая дама, обласканная судьбой. Но запомни, раз и навсегда: у тех, кто занят полезным делом, депрессии не бывает. Она ведь от безделья обычно происходит, как у меня, например. Я вроде запасной механик, но делать мне пока нечего, вот и маюсь с тоски, безделье спиртом заливаю. А Эдвард… Мой мальчик совсем не бездельник, – последние слова мужчина сказал излишне серьезно, даже с какой-то внутренней гордостью. Элли с удивлением смотрела на обрюзгшее лицо, которое на мгновение преобразилось, отвислые щеки, казалось, втянулись куда-то в лицо. Неужели отец все-таки любит сына?

– Я ему правда втолковываю, чтобы он поменьше о всяких курочках думал, – откровенно признался Оскар. – Они-то уж с пути верного собьют, только так: и крякнуть не успеешь, как уже угодишь в праздничное блюдо. А потом еще и с ревнивцами проблем не оберешься, будут всякие бегать, словно своего вагона им мало.

– А кто еще к вам бегал? – внутренне напрягаясь, поинтересовалась Элли.

Кажется, вот оно!

– Да один бездельник как раз. Стал свидания с ним добиваться в парке, а потом угрожать начал. Вчера это было. Эдвард мне все рассказал. Мой мальчик всем со мной делится, ничего не скрывает.

Элли вспомнила, как вчера она встретила в парке Жана Риваля. Так может это как-то связано?

– Это был Жан Риваль? – спросила она, дрожа от нетерпения.

Но этот вопрос уже показался отцу подозрительным.

– Как звать его, не знаю, – сухо отрезал он.

– А вы знаете, что вашего сына подозревают в убийстве? – не выдержала Элли.

Оскар молчал: со стороны казалось, будто в голове у него крутятся какие-то механизмы, шестеренки, которые все никак не могут запустить в ход работу мысли. Наконец, он тяжелым взглядом посмотрел на Элли и выдал отчетливо:

– Это большая глупость. Мой мальчик и таракана лишний раз прихлопнуть боится, жалеет, а тут человек. Возвращайтесь-ка вы, барышня, к себе, нечего вам здесь вынюхивать. Мы люди простые: от работы до работы существуем.

Элли вздохнула, поняв, что больше ловить ей тут действительно нечего. Теперь она отчетливо понимала, отец скорее примет вину на себя, нежели скажет хоть слово