Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин

Я снова ощущала себя живой — целиком.

После нападения на Мэдди все мы приглядывали за ней — по-своему, кто как умел.

Эллис заглядывал в кофейню почти каждый день, обязательно с подарком. Иногда это было какое-то лакомство, вроде печёных каштанов или засахаренных апельсиновых корочек, иногда заколка для волос, украшенная пером сойки, или очаровательная закладка для книги в виде вышитой шёлковой ленты… Однажды он принёс цветок чертополоха, ярко-фиолетовый, такой упрямый и живучий, что при одном взгляде на него прибавлялось сил. Вскоре таких мелочей скопилась целая коробка. По вечерам Мэдди ставила её на колени и долго рассматривала каждое сокровище с мечтательной улыбкой на устах.

Паола приносила книги. Некоторые выбирала в моей домашней библиотеке, но по большей части доставала из личных запасов. Удивительно, сколько книг она перевозила с собой, с места на место! Целый большой саквояж, набитый до отказа. Там были и истории о приключениях, и красочные атласы, и стихи, и даже несколько рыцарских романов с красочными иллюстрациями. В основном книги предназначались, конечно, для детей. Но так было даже лучше: Мэдди читала быстро и с упоением.

Георг с Миреем, кажется, соревновались, кто больше избалует её: пока один варил какао с ванилью и корицей, как Мэдди любила, другой выпекал крошечные печенья в виде птичек, совершенно очаровательные. Мирей без умолку трещал о своих сёстрах и неизменно добавлял, что, верно, давно бы умер от тоски по ним, если бы не обрёл «младшую сестрицу» здесь, в Аксонии, и Мэдди всякий раз смеялась, а на щеках у неё проступал румянец. Георг же, когда выдавалось свободное время, рассказывал о Большом Путешествии леди Милдред, и я, если честно, жалела, что не всегда могла остаться на кухне, чтобы тоже послушать.

Клэр ворчал. Каждый вечер он водил с Мэдди разговор, упрекая её то за цвет лица: «Вам надо больше спать и вовремя ужинать, дорогая моя»; — то за чересчур открытое платье: «И вам, наверное, даже и в голову не приходит, что вы можете простудиться? Возьмите эту шаль. Нет, она мне не нужна, не надо возвращать, право, я не настолько беден».

О Мэдди заботился даже Джул: когда ей вздумалось прогуляться до городского рынка, он вызвался её сопровождать, а потом нёс на ней корзинку спелых красных яблок, из которых повар в особняке испёк пирог…

И никому из нас и в голову не могло прийти, что беда явится с другой стороны.

В то утро — это было, кажется, тринадцатое октября, холодное и дождливое — мы приехали в кофейню очень рано. Мэдди, пользуясь небольшой паузой, ушла в основной зал с большой чашкой какао и томиком рыцарского романа; я не стала препятствовать — мальчики Андервуд-Черри непривычно много капризничали накануне вечером и сегодня за завтраком, и всем нам требовался покой. Пока она сонно листала книгу, мы с Георгом на кухне выпили по чашке кофе, беседуя одновременно обо всём и ни о чём. Он вспомнил вдруг о моей матери: как она пришла раз в «Старое гнездо» не то с горничной, не то с компаньонкой, не дождалась леди Милдред — и ушла… Но перед этим махнула у Георга над плечом, словно муху прогоняя, и сказала: «Как не стыдно, ему же тяжело!»

— А меня тогда мучили боли в спине, как сейчас помню, — добавил он. — Но после этого прошли, точно их и не было… Но вот что значили её слова — не догадываюсь даже. Она порой говорила загадками, хотя никогда не имела в виду ничего дурного; как будто ей не хватало уверенности, чтоб договорить, объяснить. Уж такой она была, нежной, как лесная фиалка, и столь же скромной.

Раньше я бы, пожалуй, согласилась. Но теперь, узнав маму чуть лучше по снам, сомневалась, что её можно назвать хрупкой и слабой. Тихой — да, безусловно. А ещё — несгибаемой, смелой, правдивой и полной любви. Признаться, мне до неё пока далеко, далеко до такой силы воли…

Погружённая в этот непростой разговор, я не сразу осознала, что в кофейне чего-то не хватает.

Кого-то.

— А где мистер Мирей? — спохватилась я. — Вроде бы в это время он уже обычно на месте.

Георг нахмурился и вытянул из нагрудного кармана серебряные часы в плоском корпусе.

— И впрямь… До сих пор этот Мирей, при всех его бесчисленных недостатках, никогда не опаздывал, — признал он. — Мне думается даже, что ему больше по нраву бывать здесь, в «Старом гнезде», чем у себя дома.

У меня внутри всё похолодело от дурных предчувствий.

— А вы… вы случаем не знаете, где именно живёт мистер Мирей?

— Я знаю! — раздался жизнерадостный и бодрый голос Эллиса. — Апартаменты скромные, но, скажем прямо, несколько более дорогие, чем полагается человеку его положения. Ну, и неудивительно: он сколотил неплохое состояние, работая на «замшелых аристократов», которых так не любит. Не думайте, что я следил за ним, скажем, из ревности, разумеется, нет! Я просто должен был проверить, что за человек собирается работать здесь, с вами и с Мадлен…

— Эллис! — выдохнула я, перебивая его. От сердца отлегло; тревога никуда не делась, но словно бы отступила в сторону, давая возможность мыслить связно. — Как вы вовремя! Скажите, вы можете кое-что сделать для меня?

Он мгновенно сделался серьёзным и даже чуть оправил складки шарфа, чтоб тот лежал пригляднее:

— Разумеется. Что случилось?

— Надеюсь, что ничего, — искренне ответила я. — И что вы хорошенько посмеётесь над моей мнительностью, когда вернётесь в кофейню.

Но, увы, нам всем стало не до смеха.

Как сообщил Эллис, приехав обратно в «Старое гнездо» около двух пополудни, Рене Мирей отравился сердечным лекарством, впал в забытьё — и умер бы, если б никто не хватился его ещё несколько часов.

Ему повезло вдвойне. Не только потому что мы с Георгом волновались о нём, но и потому, что Эллис, которому я одолжила свою машину и водителя, не сразу поехал по нужному адресу, а сперва завернул за своим другом.

За Натаниэллом Брэдфордом.

Последний хоть и имел прозвище «Доктор Мёртвых», с живыми умел управляться не хуже. А в действии ядов разбирался уж точно лучше, чем, скажем, наш семейный врач Хэмптон. И неудивительно! Ведь ему частенько приходилось иметь дело с последствиями отравлений, увы, весьма печальными… Всякое лекарство — яд, если дозировка неверна, о чём знают, пожалуй, все; но Рене Мирею довелось испытать на себе правдивость этих слов.

— Сам не знаю, как такое вообще произошло, мон ами, — лепетал он позже,