Трейдер. Деньги войны - Николай Соболев

— Звони юристам RCA, назначай встречу.

— Зачем? — удивился Панчо. — Ты и так с ними завтра встречаешься. Кстати, что такое wood duck?

— Деревянная утка, а что?

— Ты во сне орал, что Эдисон — деревянная утка.

Мать моя женщина, как же лоеры любят чужие деньги! Нет, не мои, а именно чужие — я ведь пентод не сам изобрел, спер у будущего автора. Но стремление оттягать как можно больше читалось в их глазах, жестах и повадках безошибочно:

— … вы же понимаете, мистер Грандер, что у вас нет производственных мощностей и, удерживая патент, вы фактически будете блокировать развитие американской радиотехники…

Вот, даже на патриотизм давят и научную славу.

— Нисколько, джентльмены. Я подумал, посовещался с коллегами и предлагаю следующее. Я передаю патент в RCA…

— За какую сумму? — сверкнул лысиной мистер Янг, юрист лабратории GE.

— Не продаю, а передаю. Вы совершенно правы, неразумно сидеть на патенте, как собака на сене, изобретение должно послужить на общую пользу.

Янг кивнул еще раз, пустив гладкой головой зайчика.

— RCA получает все права пользования, взамен оборудует нашу лабораторию.

— Она лично ваша, мистер Грандер?

— Пока да, но по окончании курса я намерен безвозмездно передать ее институту.

— Это надо включить в договор, — заметил Янг и посмотрел на юриста, присланного отцом.

— Не возражаю, — отреагировал тот.

— Какое оборудование потребуется, мистер Грандер?

— Вакуумный насос… стеклодувная печь… я подготовлю список, но проще будет установить некий лимит, поскольку новые направления исследований могут потребовать нового оборудования.

Юристы бились до вечера, но компромисс устроил всех: RCA получает вожделенный патент и благородно поддерживает молодое дарование (на чем еще и списывает часть налогов), а я получаю дорогостоящее оборудование и славу первооткрывателя.

Win-win.

Ну и пару тысяч баксов с новости, что RCA и вундеркинд Грандер достигли мирового соглашения. И дикий головняк, поскольку про нашу лабораторию теперь знали все коммивояжеры Восточного побережья.

Я, конечно, сам виноват — мало того, что впустил первого, так еще и купил у него пылесос «Эврика». Нормальный такой электрический пылесос, со щеткой на колесиках, вентилятором и длинным мешком вдоль ручки — ну сколько можно по всему дому с метелкой и совочком шоркаться? Что лопухнулся, я понял уже через пару дней — коммивояжеры полезли изо всех щелей, как тараканы. Вот ей-богу, будто по сигналу «Все сюда!» встроенной в каждого системы оповещения.

Чего только нам не насовывали!

Крайне нужный изолирующий шлем с подачей кислорода и весом, как у чугунного моста. Правда, он навел меня на одну мысль — надо заказать защитные очки из закаленного стекла.

Громадный холодильник с гордым названием Frigidarium, в котором, по мнению коммивояжера, мы должны хранить наши вакуумные лампы.

Грузовик готовых обедов в стиле «только добавь воды». Ну, мы же занятые ребята, вот чтобы не возиться на кухне. Пищевая промышленность высот «доширака» еще не достигла и предлагаемые наборы отличались не слишком приятным вкусом, как ни пытался доказать обратное продавец, глотавший демонстрационное хрючево с восторгом в глазах и белозубой улыбкой. Надеюсь, ему приплачивали за каждый съеденный обед.

Терпение лопнуло, когда нам попытались всучить «лучи смерти Мэтью Гринделла» для остановки двигателей автомобилей и самолетов. За каким хреном они нужны исследовательской лаборатории, торговый агент объяснить затруднился. Ну, типа мы научные физики, а тут такая полезная научная приблуда.

Весь поток до одури напоминал тот, который я застал до ухода в армию — «Я представитель канадской торговой фирмы, и если вы купите у меня какую–нибудь фигню, то вы автоматически становитесь представителем канадской торговой фирмы, чтобы эту фигню продать!» Красавцы, практически ничего в методике за семьдесят лет не поменяли, кроме названий.

В конце концов мы повесили на дверь табличку «Мы не покупаем», а незнакомых визитеров долго мучали вопросами, прежде чем впустить в дом.

Чем ближе Рождество, тем больше студенты, особенно первокурсники, впервые оторванные от дома, ждали писем. Дважды в день, на ланч и после ужина, около небольшого здания почты на Массачусетс-авеню, выстраивались очереди. Неопытные бедолаги мерзли, подняв воротники пиджаков — они-то считали, что быстренько добегут, заберут письмо и вернутся обратно. Внутри толчея продолжалась у окошка, у абонентских ящиков и усугублялась тем, что почтовое отделение находилось в аккурат между МИТ и Гарвардом.

Очередь четко иллюстрировала разницу в подходах: «инженеры» полагали, что между ними и Гарвардом из поколения в поколение передается эпическое соперничество, а гарвардцы изо всех сил делали вид, что никакого МИТ не существует.

Получив письма, кто сразу бежал к себе, кто вскрывал на ходу, и брел, уткнувшись и ничего не замечая вокруг, кто прислонялся к дереву или фонарю и читал, шевеля губами, слово за словом. По лицам сразу ясно — от кого и о чем письма, и вообще получены ли они.

Паренек, каждый день ждавший весточки от подружки из маленького городка на Среднем Западе, печально возвращался с пустыми руками. Добродушный увалень, домашний мальчик, перечитывал письмо от родителей и предвкушал скорые каникулы и рождественский обед. Два или три гарвардских ловеласа обмахивались веерами надушенных посланий, распространяя вокруг парфюмерные ароматы, и снисходительно оглядывали менее удачливых соперников.

А мы паковали чемоданы — домой!

Пять часов ночным поездом до Pennsylvania Station в Нью-Йорке, день на инспекцию фирмы и брокерских дел, и вечером на станции в Трентоне нас встретил Фернан на «шевроле». Неделю мы отсыпались и отъедались, Панчо пропадал на конюшне, Ося в гараже, я приводил в порядок записи. Ну и все втроем — в тире, где настрелялись до одури. И обратно, тем же путем. Поезда тут ходят часто, есть экспрессы с минимумом остановок, есть тягучие, встающие в каждом городке, выбирай любой.

Новый семестр принес курс по философии и двоякие чувства от него. С одной стороны, профессор Палфри — великолепный преподаватель, энергичный, умеющий зажечь студентов. С другой — вся его концепция состояла слепленных в кучу идей, надерганных из разных учений, от Аристотеля до Шопенгауэра.

Первоначальный скепсис улетучился, как только я понял, что профессор ломал «мозговой ступор» у ребят, воспитанных в религиозных семьях, учил не бояться лезть с вопросами в святая святых, в самое мироздание. Инженерам ведь нужен незашоренный разум, вот он и внедрял картезинаский метод «подвергай все сомнению». Разумеется, чопорный Бостон, столица WASP (белых англо-саксонских протестантов), считал его опасным вольнодумцем и чуть ли не Лениным с Троцким в одном лице, спасала же его поголовная любовь студентов.

Еще мы