Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Чей это город, авгур? – продолжала она.

Сзади донесся шорох: все, кто услышал ее, преклонили колени.

Стоявший на коленях возле быка Шелк склонил голову.

– Старшей из твоих дочерей, о Великая Царица.

Действительно, окружавшие лицо богини змеи – толщиной с запястье взрослого человека, однако немногим тоньше волос в сравнении с губами, носом, глазами и бледными, впалыми щеками – исключали любые сомнения в ее личности.

– Вирон – град Сциллы-Испепелительницы.

– Впредь помните это. Помните все до единого. Особенно ты, Пролокутор.

Ошарашенный Шелк едва не отвернулся от Окна, чтоб оглянуться назад. Неужто сам Пролокутор тоже где-то здесь – здесь, в многотысячной толпе прихожан?

– Я наблюдала за тобой, – объявила Эхидна. – Смотрела и слушала.

Вот тут притихли даже ждавшие своей очереди жертвенные животные.

– Сей город должен по-прежнему принадлежать моей дочери. Такова была воля ее отца. Ныне от его имени всюду говорю я. Такова моя воля. Оставшиеся жертвы надлежит поднести в дар ей. Ей и никому более. Ослушание повлечет за собой гибель.

Шелк вновь склонил голову.

– Будет исполнено, о Великая Царица.

На миг он заподозрил, будто не столько оказывает почести божеству, сколько склоняется перед прямой угрозой, но времени для анализа мыслей и чувств не оставалось.

– Вижу, здесь есть особа, годящаяся в вожди. Она вас и возглавит. Пусть выйдет вперед.

Глаза Эхидны казались твердыми, черными, словно пара опалов. Под ее немигающим взглядом майтера Мята поднялась с колен и крохотными, едва ли не жеманными шажками, склонив голову, засеменила к ужасающему лику в Окне. Стоило ей остановиться рядом, Шелк невольно отметил, что ее темя разве что самую малость выше его макушки, хотя он и стоит на коленях.

– Ты жаждешь взять в руки меч.

Если майтера Мята и кивнула, чрезмерно скромный, неуловимый кивок ее оказался никем не замечен.

– Ты и есть меч. Мой меч. Меч Сциллы. Ты есть меч Восьми Великих Богов.

Из тысяч собравшихся большую часть сказанного майтерой Мрамор, патерой Росомахой либо самим Шелком слышали разве что человек пятьсот, однако все до единого – от прихожан, стоявших так близко к покосившемуся на сторону алтарю, что кровь жертв густо забрызгала штанины их брюк, до детишек на руках матерей почти детского роста – слышали слова богини и рокот ее голоса как нельзя лучше, и даже в определенной, пусть ограниченной мере понимали ее, Божественную Эхидну, Царицу Богов, высочайшую, непосредственную представительницу Двоеглавого Паса. С каждым новым из ее слов толпа вздрагивала, колыхалась, точно пшеничное поле, чувствующее приближающуюся грозу.

– Верность сего города надлежит восстановить и упрочить, а тех, кто продал ее, вышвырнуть вон. Этот ваш правительственный совет. Предайте их смерти. Вернитесь к Хартии, писанной моей дочерью. Самую неприступную крепость города, тюрьму, называющуюся среди вас Аламбрерой, сровняйте с землей.

Майтера Мята преклонила колени, и над толпой, от края до края улицы, словно бы вновь разнеслось пение серебряной боевой трубы.

– Будет исполнено, о Великая Царица!

Шелк не поверил собственным ушам. Неужели это действительно голос крохотной, робкой сибиллы, знакомой ему вот уже более года?

Ее ответом теофания и завершилась. Белый жертвенный бык лежал замертво рядом, касаясь ухом ладони Шелка, Окно вновь опустело, но ошарашенные, ошеломленные, замершие в благоговении прихожане, заполнявшие Солнечную, даже не думали подниматься с колен. Откуда-то издали донесся истерический, восторженный женский визг, однако, встав, разглядеть кликушествующую Шелк не сумел. Вспомнив, как обращался к толпе с площадки у башенки пневмоглиссера, он вновь вскинул руки над головой.

– Люди! Виронцы!

По всему судя, услышала его разве что половина.

– Нас удостоила великой чести сама Царица Круговорота! Сама Эхидна…

Слова, пришедшие в голову, словно застряли в горле: на город, точно внезапно рассыпавшаяся стена, обрушилась лавина слепящего, жгучего света. Размытая, рассеянная, как все тени в благотворных лучах длинного солнца, тень Шелка вмиг обернулась резким, отчетливым, черным как смоль силуэтом вроде фигурок, вырезаемых умельцами из крашенной тушью бумаги.

Пошатнувшийся под тяжестью зарева, ослепительного, точно раскаленная добела сталь, Шелк невольно зажмурился, а когда вновь осмелился открыть глаза, свет угас. Увядающая смоковница (верхние ветви ее торчали над кромкой стены, ограждавшей садик) горела; охваченные огнем засохшие листья похрустывали, потрескивали, к небу столбом валил черный дым пополам с хлопьями сажи.

Вскоре раздутый порывом ветра огонь запылал жарче, и дым слегка поредел. Больше вокруг вроде бы ровным счетом ничего не изменилось.

– Ч…что это, патера? – пролепетал звероподобный громила, стоявший на коленях у гроба перед алтарем. – Еще весточка от богов?

Шелк шумно перевел дух.

– Да, так и есть. Действительно, это весточка от одного божества, но не Эхидны… и я прекрасно его понимаю.

Майтера Мята вскочила на ноги. Следом за нею с колен поднялись еще человек сто, если не более. Лиатрис, Мара, Очин, Алоэ, Зорилла, Бивень с Крапивой, Остролист, Олень, Бактриан, Астра, Макак – этих Шелк узнал сразу, а после и многих других. Над улицей, призывая всех к битве, вновь зазвенел серебром боевой трубы голос майтеры Мяты:

– Слово Эхидны сказано! Гнев Паса явлен! На Аламбреру!!!

Прихожане вмиг превратились в разъяренную толпу.

Все остальные тоже вскочили на ноги, завопили, заговорили. Казалось, молчать не в силах никто. Мотор пневмоглиссера взревел, машина окуталась пылью, и стражники – конные, пешие – тоже разразились криками.

– Все ко мне!

– За мной!

– На Аламбреру!

Кто-то выпалил в воздух из пулевого ружья.

Шелк огляделся в поисках Росомахи, дабы отослать его потушить горящую смоковницу, но аколуф уже со всех ног мчался прочь во главе сотни с лишним человек. Оставшиеся подвели к майтере Мяте белого жеребца, один из них поклонился, сложив перед грудью ладони. Крохотная сибилла с поразительной, невероятной ловкостью вскочила на конскую спину. Удар каблуками в бока – и жеребец вскинулся на дыбы, молотя копытами воздух.

– Майтера! – охваченный немыслимым облегчением, окликнул ее Шелк. – Майтера, постой!

Перехватив жертвенный нож левой рукой, позабыв о предписанной авгурам чинности поведения, он устремился за ней, да так, что черные ризы вздулись за спиной парусом.

– Держи!

Сверкнув в воздухе серебром, весенней зеленью и багрянцем крови, над толпой взлетел брошенный им азот, дар Журавля. Бросок оказался не слишком-то точен – высоковато, да еще на два кубита левее, чем нужно, однако майтера Мята поймала азот без труда, причем результат Шелк словно бы предвидел заранее.

– Потребуется клинок, нажми кровавик! – во весь голос прокричал он.

Секунда, и бесконечное, негромко гудящее лезвие рассекло мироздание, описало дугу в небесах.

– Догоняй нас, патера! – крикнула в ответ майтера Мята. – Завершай жертвоприношения и догоняй! Ждем!

Кивнув, Шелк натянуто, вымученно улыбнулся в ответ.

Вначале – правый глаз. Казалось, с тех пор, как Шелк преклонил колени, чтоб извлечь глаз из глазницы, и до того момента, как глаз под негромкую, непродолжительную литанию Сцилле отправился в огонь, миновала целая жизнь. К концу жертвоприношения число прихожан сократилось до нескольких стариков да оравы детишек под присмотром старух