Товарищи ученые - Петр Алмазный

Возвращаясь, я очень крепко думал об Иринином рассказе. Я поверил ей, Ирке, на сто с лишним процентов. Все это так и было, как она изложила. И это именно тот ход, что мне нужен. Занавес приоткрылся. Теперь надо знать, куда он приведет, этот самый ход.

Я вошел в подъезд, и во мне звучал рефрен: что-то будет! Что-то будет. Что-то будет. Печатал шаг. Каждая ступенька помогала повторять это: будет. Будет. Будет!

И на площадке между первым и вторым этажами я бросил привычный взгляд на наш почтовый ящик.

Стоп!

В его дырочках вновь нечто белело.

Я даже не успел подумать ничего — как очутился рядом, как мгновенно отпер ящик. И в руки мне выпал знакомый безымянный конверт.

Точно такой же, с тем же самым рисунком.

И вновь на нем значилось мое имя — и больше ничего. Все тем же прекрасным печатным почерком.

На этот раз я не стал тянуть, играть с самим собой. Мгновенно разорвал конверт, вытряхнул знакомый блокнотный листочек — точно такой. Прочел следующее:

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

ИЗВИНИТЕ, В ПРОШЛЫЙ РАЗ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ ПО НЕЗАВИСЯЩИМ ОТ МЕНЯ ПРИЧИНАМ.

ПРЕДЛАГАЮ ВСТРЕТИТЬСЯ ЗАВТРА, В ПОНЕДЕЛЬНИК.

В 20.00 ЗА ПОЖАРНЫМ ПРУДОМ.

Глава 11

Я читал эти строки, лихорадочно анализируя ситуацию. Факты стремительно превращались в интерпретации.

Так! Что мы имеем?

Во-первых, странную зацикленность на 20.00. Почему?..

Пустой вопрос. Узнаем.

Во-вторых, все та же авторская бесполость. Предложения построены таким образом, чтобы невозможно было определить мужчина это написал или женщина.

И третье! Точки встречи абсолютно противоположные. В первый раз это было одно из самых многолюдных мест, теперь — одно из самых малолюдных.

Почему?..

А вот это как раз понятно. Но это подтвердим при встрече.

Сейчас я был уверен, что встреча состоится. Автор уже наигрался в кошки-мышки. Ну и ладно! Будь что будет.

И я оборвал цепочку мыслей, здраво решив, что дальше они будут превращаться в фантазии. Ждем-с!

Воскресенье проползло довольно тускло, если не считать того, что мы с Вованом вдоль и поперек проштудировали монографию Мартынюка, чуть ли не наизусть ее выучили. И в понедельник утром при встрече на крыльце Первого корпуса Вовка так радостно и брякнул:

— Геннадий Кириллович! Мы вашу книгу-то от корки до корки прочли. Спасибо вам, как автору, очень многое почерпнули!

Завлаб усмехнулся:

— Ну что ж, рад. Не буду зря скромничать: кое-что я сумел сделать. Правда, кое-что там уже и устарело, но если вы теорией вооружитесь, то на практике легко догонитесь. На самой передовой сможете держаться… Ну, вперед! Сегодня у нас лаборатория. Вы поднимайтесь, а я спущусь ненадолго. К Рыбину. Надо бы одну вещь прояснить.

Мы пошли вверх, и у меня мелькнула мысль: а уж не просек ли наш завлаб, кто на него капнул Котельникову? Но от кого? Мы с Вовкой молчали как статуи, Рыбину молчать как рыбе сам Бог велел, а Котельников…

Неужели от него протекло⁈ Да непохоже, мужик серьезный, дальше некуда. Тогда что? И у стен бывают уши? Неужто я сам не понял, когда сказал такое, насколько был прав?..

А может, все эти рассуждения на пустом месте. Мало ли зачем заведующий лабораторией может отправиться к заведующему хозяйством? Да подобных дел может быть как снега зимой! И я умничаю на пустом месте. Подождем.

Пока наш руководитель выяснял нечто с Рыбиным, в лаборатории распоряжался замзавлаб Капустин, совсем молодой парень, немногим постарше нас и чуть помладше Мартынюка.

— Так! — объявил он, перелистнув страницу лабораторного журнала. — Значит, на сегодня у нас расстановка кадров следующая…

И начался трудовой день, насыщенный рутинной работой. Команда Геннадия Кирилловича умела пахать, выкладываясь по полной, и мы с Вовкой не отставали, чувствуя, что вполне вписались в ритм.

Сам завлаб появился вскоре. На лице его блуждала странноватая ухмылка, выражавшая сложную эмоцию. Некую смесь восхищения и разочарования.

— Н-ну, завхоз! — громогласно воскликнул Мартынюк. — Ну, чертила, мать его!

И разразился таким словесным пируэтом, которому позавидовал бы закоренелый флотский боцман. И расхохотался.

К нему подскочил Капустин, они зашептались о чем-то, после чего дружно посмеялись и разошлись по рабочим местам.

Естественно, я этот факт прочно зацепил памятью, как якорем. И улучил момент.

Это было в минуту «второго завтрака» — имелась в нашем распорядке дня данная негласная традиция. В лаборатории, разумеется. В «метро» подобного позволить мы себе не могли, а здесь немного расслаблялись. Без отрыва от работы. Занимались своим делом, жуя бутерброд, пирожок или что-то в том же духе, запивая чаем, кофе, минералкой, лимонадом… Шут знает, когда в коллективе Мартынюка завелась эта привычка, но все старались соблюдать ее строго, я бы даже сказал, суеверно. Типа: не сделали такого перекуса — день пропал. Но никто не смел это нарушить. Естественно, и мы с Володькой не отступили от доброй приметы.

Начальник наш мог быть резковатым, насмешливым, мог приложить крепким словом, хотя и беззлобным. Он вообще был хороший мужик, без занудства, без придирок, тем более без подлянки. А во время самодеятельного перекуса и вовсе размягчался. Именно этот момент я и подгадал.

— Геннадий Кириллович! Можно вопрос?

Тот с благодушным видом кивнул, жуя бутерброд:

— Можно, пока я добрый.

— Да вы всегда добрый, — сказал я совершенно чистосердечно, без малейшего подхалимства. Что есть, то есть.

— Ну! — завлаб шутливо отмахнулся. — Это просто ты меня пока не знаешь. Всякое бывает. Смотри, еще креститься будешь, как тот мужик из присказки.

— Не понял?

— Пословица: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Слыхал?

— А! Теперь понял. Гром гремит, земля трясется…

— То-то же. Так что за вопрос?

Я заранее выстроил стиль разговора в данном случае. Нужно вести речь как можно более простодушно.

— Да понимаете, краем уха услышал ваш разговор про Рыбина. Стало интересно.

Мартынюк на секунду застыл. В одной руке — чашка с кофе, в другой — бутерброд с сыром. Секундная пауза.

— Про Рыбина? — переспросил босс.

— Да. Интересный персонаж.

Геннадий Кириллович все стоял с чашкой и бутербродом, как с державой и скипетром. Наконец, словно опомнившись, аккуратно опустил их на лабораторный стол. Отряхнул руки.

— Ну-ка, разверни тезис, — потребовал он.

Я к этому вопросу был готов. Сказал, что в завхозе чувствуется некое богатое прошлое. Похоже, он прошел сложную жизненную школу. И при желании может рассказать о ней много интересного. Но будет ли