Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

class="p1">И с этой мыслью он пошёл дальше — шаг за шагом, в мир, который ждал его ошибки. Но в каждом шаге теперь было не только страх — была решимость. Решимость, которая может сгореть… но никогда не станет пеплом.

* * *

Мирослав собрал их всех в узком коридоре, где стены были бледными, а воздух — густым, словно сгусток страха, застрявший между ребрами здания. В этом воздухе каждое слово отзывалось эхом — чужим, чуждым, будто бы само пространство не хотело, чтобы эти слова звучали.

Он видел лица: Николай — с глазами, в которых больше понимания, чем позволено в этом мире. Врачи — те, кто до сих пор стояли в стороне, пытаясь не вглядываться слишком близко в чужие слова. Завхоз — мужчина-омега с вечно влажными пальцами, взгляд его блуждал, не цепляясь ни за что, словно всё вокруг — зыбкий сон, который он так и не решился досмотреть.

Мирослав стоял, держа в руках список — не просто перечень фамилий и кабинетов, а свою последнюю нить. Казалось, что этот лист бумаги был тяжелее свинца, что каждая буква в нём — как пуля, выстрелившая в его грудь ещё до того, как он заговорил.

— Мы начинаем проверку, — сказал он тихо, но в этом шёпоте звучала железная нота. Словно каждое слово было вырезано лезвием и вырвано из него самого. — Каждую ампулу. Каждую запись. Каждую подпись.

Голоса молчали. Но в этой тишине он слышал всё: шорохи шагов, треск дерева под тяжестью времени, собственное сердце, которое билось, будто пытаясь вырваться. И ещё что-то — не звук, не шорох, а странное ощущение: будто стены знали больше, чем они. Будто тени, дрожащие в углах, были свидетелями разговора, который ещё не успел состояться.

Он посмотрел на завхоза — тот только пожал плечами. В этом жесте — вся безнадёга этого места, его покорность и его молчаливое соглашение с любым приказом. Омега — привыкший уступать, не спорить, не смотреть в глаза. Но Мирослав знал: именно такие, с пустыми глазами, могут разрушить больше, чем самый яростный крик.

«Если они хотят войны, они её получат. Но на моих условиях», — слова звучали в его голове, как набат, как последний зов перед тем, как шагнуть в пустоту.

И он шагнул.

— Николай, — голос его был уже твёрже, и Николай поднял глаза. — Ты проверишь расходники — каждый ящик, каждую полку. И составь акт. Мне нужно, чтобы каждый штрих был зафиксирован.

Николай кивнул, но в его взгляде было что-то ещё — тревога или, может быть, понимание. Слишком личное, слишком тихое, чтобы сказать вслух.

— Вы двое, — Мирослав повернулся к врачам, чьи белые халаты казались вдруг слишком яркими, как пятна света на этой серой, мёртвой стене. — Идёте со мной. Мы проверим склад — сами. Я не верю больше словам, я хочу видеть.

В воздухе повисло молчание, как пауза между ударами сердца. Казалось, что каждый вдох растягивается, делаясь вязким, почти ощутимым. Мирослав чувствовал, как его тело дрожит — не от страха, от чего-то большего, от осознания, что каждое его движение, каждое слово сейчас — больше, чем просто поступок. Это — вызов.

«Что страшнее? — думал он, глядя на этих людей. — То, что они могут сделать со мной? Или то, что я должен сделать с ними — и с самим собой — чтобы выжить?».

И в этой мысли он вдруг почувствовал, как мир сжимается вокруг него — не коридор, не больница, а всё: город за окном, небо, застывшее в зимнем холоде, тени прошлого, которые не умеют отпускать. Всё это будто склонялось над ним, проверяя: дрогнет ли он?

Он не дрогнул.

— Начнём, — сказал он, и слова эти были как первый удар молота по камню.

Потому что он знал: остановиться сейчас — значит исчезнуть. Не только для них — для себя.

И когда они вошли в склад, и двери закрылись за ними, он ощутил: это не просто комната. Это — поле битвы. Битвы, где враг — не человек, а тень. Тень, которая носит чужое имя, чужой голос. И эта тень — уже часть его самого.

«Если я не найду свет — я стану этой тенью», — подумал он, и с этим шагнул вперёд.

И в этой вязкой, звенящей тишине он шёл, зная: это не просто расследование. Это — его собственное доказательство того, что он ещё жив. Что он ещё здесь. Что мир ещё не успел его поглотить.

«Если я исчезну — это будет не сегодня», — сказал он себе.

И каждый шаг вперёд был как последний. Но именно потому — самый настоящий.

Глава 94

Расследование саботажа

Мирослав шёл по коридору, и с каждым шагом его ноги словно тонули в вязком, липком воздухе, который казался не просто воздухом, а частью самой этой больницы — её памяти, её голоса. В глазах у него пульсировало нечто серое, как утренний московский смог, а в ушах звенела странная тишина — не отсутствие звука, а присутствие чего-то, чего он не мог назвать.

Пациенты сидели на скамейках — одни с пустыми глазами, другие — с глазами, которые знали слишком много. Медсёстры проходили мимо, их шаги отдавала пустота. Казалось, что каждый взгляд скользит по нему, каждый жест — это не просто движение, а часть общего ритуала: «Ты здесь, но ты чужой. Мы видим, но мы молчим».

Он шёл медленно, будто каждое его движение оставляло след — не на плитках, а в чужих записях, в чужих досье, которые кто-то вёл за него, ещё до того, как он пришёл сюда. Его руки были сжаты — не в кулаки, а в болезненное усилие не показать, как дрожь уже просачивается под кожу.

«Если я не найду правду, я стану лишь ещё одним именем в списке. Но чьём — моём или их?», — мысли шли, ломая друг друга, как зубья пилы.

Он чувствовал, как внутри всё скребёт: животный инстинкт омеги — уйти, спрятаться, исчезнуть. И — человеческое упрямство: стоять. Даже если это будет стоить всего.

Лица. Лица вокруг были не лицами — масками. Кто-то улыбался — слишком быстро, слишком пусто. Кто-то опускал глаза —