Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

Увы, сутин сын видел, чего стоил нишадцу этот подвиг. Кого ты хочешь обмануть, друг мой… меня, ученика проклятого Брахмана-из-Ларца?!

— Мечту нельзя отрезать, друг мой. — Нишадец невольно поморщился от дергающей боли, что пронзила его руку во время выстрела. — Мечта, как и свобода, не снаружи, а внутри. Я свободный человек, и мой поступок — поступок свободного человека. Мы в свое время говорили с тобой об этом.

— Да уж, говорили! — вновь окрысился на упрямого горца сутин сын. — Теперь я вижу, в чем состоит твоя «внутренняя свобода»: разрезать себя на части в угоду этому… этому…

— Гуру. Этому великому Гуру. Ответь мне, Карна: ты бы на моем месте поступил иначе?

— Я?! Да я… я… я бы ему…

— Не торопись. Подумай как следует.

— Да что тут…

Но память извернулась, подобно умелому борцу, и лавиной обрушилась на юношу изнутри.

Вот сейчас полированный металл отзовется, из руки царственного махаратхи вырвется смертоносная булава — и ты упадешь на мягкую зеленую траву, ударишься оземь размозженной головой и не почувствуешь боли…

Ну и что?!

Удача… удача любит смелых!

Тогда он готов был пожертвовать не то что пальцем — жизнью! — лишь бы отец с царственным Слепцом выиграли состязания. Если вдуматься: зачем?! Ну, оказался бы раджа вторым или третьим, отослал бы отца обратно в Чампу — ничего бы с раджой не сделалось, а они с семьей жили бы себе спокойно и по сей день в родном городке. Рисковать жизнью — ради чего?!

Что двигало глупым мальчишкой?

Гордость?

Упрямство?

Долг, самое банальное и властное из чувств?

Все вместе?

Карна не сознавал, что уже стоит перед статуей Наставника Дроны, впившись взглядом в косо стесанные скулы Учителя. В ушах вновь звенели тучи комаров, серьги пульсировали кровавыми углями костра, а сквозь кожу проступали сверкающие латы.

Зато нишадец видел все.

— Онемей твой язык, Экалавья! Да, я поступил бы так же! И не Наставник Дрона, а мой внутренний сута заставил бы коней души ринуться в бешеной скачке по краю обрыва! Отрезать палец — дхик! Добровольно отсечь голову, ободрать с самого себя кожу острой раковиной… мало! Мало! Гони, возница! Хлещи упряжку бичом! Кто больший враг мне, нежели я сам! — словно в пророческом бреду, выкрикнул Карна.

И, размахнувшись, обрушил страшный удар кулака на Брахмана-из-Ларца.

Сухое дерево с треском раскололось, лицо идола разлетелось в щепки, и когда Карна наконец пришел в себя, он увидел лишь обломки статуи у своих ног.

Да еще две сломанные стрелы, так и не вонзившиеся в деревянный лик наставника.

— Свобода внутри, нишадец, — обернулся Карна к другу. — Ты сделал свой выбор. А я делаю свой. Я ухожу из Хастинапура. Мало мне внутренней свободы! Я боюсь, что мне захочется убить Дрону при всех раджатах, а назвать его Учителем я больше не смогу никогда. И, чтобы лишить его возможности потребовать подобной платы от меня, у меня есть только один путь…

Карна помолчал.

— Враг моего врага — не мой враг. Равно как и ученик моего учителя — не мой ученик. Я иду искать Раму-с-Топором.

* * *

Через три с лишним десятилетия, в тяжкий час Великой Бойни, Экалавья Беспалый будет сражаться плечом к плечу с Карной-Секачом и Наставником Дроной на правом фланге войска Кауравов — и погибнет, предательски убитый Черным Баламутом.

Умрет свободным.

4

ВСТРЕЧА

…Сегодня шел восьмой день с тех пор, как Карна покинул летний военный лагерь и отправился на юг в поисках легендарного Рамы-с-Топором. Выполняя его волю, нишадец передал Первому Колесничему весть от сына — прости, папа, поцелуй мать, я обязательно вернусь! — и когда сам Экалавья оставлял Город Слона, Карна был уже далеко.

Разумеется, следовало бы снарядиться в дальнюю дорогу и самому попрощаться с родней, но сутин сын не мог представить себя в Хастинапуре. Как ни старался — не мог. С души воротило. Внутренний сута гнал упряжку по краю пропасти, поступки выходили безрассудными, но грохот колес напрочь забивал голос разума.

Да и в конце концов, что есть разум? — так, самоуверенный краснобай, годный лишь на увещевания.

Свисти, бич!

Сейчас беглец двигался через земли ядавов, вдоль южного притока багряной Ямуны, обычно бурля и пенясь, река в эти дни была на удивление тиха и прозрачна.

Карна искал подходящее место для переправы.

Он не знал, водятся ли здесь крокодилы, а рисковать не хотел.

Многоголосый женский визг ударил в уши. Как раз тогда, когда Карне показалось: за деревьями мелькнул то ли мост, то ли паром на стремнине. «Волк ребенка унес? Тигр-людоед?!» — ожгла шальная мысль, а ноги уже сами несли парня в направлении шума. И лишь когда до источника адской какофонии оставалось менее двух минут бега, Карна сообразил: женщины, подвергшиеся нападению хищника, должны кричать совсем иначе.

Зря ноги бьешь, парень!

И словно в подтверждение, визг разом смолк, а до слуха Карны донеслось тихое журчание флейты.

Перейдя на шаг и втайне досадуя на самого себя за глупую поспешность, Карна осторожно раздвинул кусты. Взору открылся обширный луг, полого спускавшийся к реке. У самой воды рос огромный кряжистый платан, и в нижней развилке дерева удобно устроился смуглый, почти совсем черный юноша, наигрывая на бамбуковой флейте нежную мелодию, очевидно, собственного сочинения.

Но отнюдь не на черном дудочнике задержался взгляд беглеца. С удивлением отметив, что все нижние ветки платана сплошь увешаны женской одеждой, будто для просушки, Карна тут же обнаружил более интересную подробность: в реке, оказываетс, засел целый табун голых девиц!

«Небось купаться пришли, а этот кобель им теперь из воды выйти не дает! — Искорки смеха заплясали в карих глазах парня. — Ну кто ж так делает, дудочник? Баб надо отлавливать поодиночке и каждой отдельно мозги сурьмить! Они ж не тебя, они друг дружку стесняются! Выйдешь голышом на берег — подруги на всю округу растрезвонят!»

Карна считал себя большим знатоком женской натуры и сейчас лишь втихаря хмыкал, наблюдая из кустов за развитием событий. Флейта пела без умолку, и в какой-то момент парню вдруг почудилось, что перед ним — площадной факир, заклинающий полную реку водяных змей. Странно: такое забавное сравнение, а у сутиного сына мигом испортилось настроение…

Тем временем девицы в реке явно замерзли. От холода ли, от музыки ли, но они наконец принялись стыдливо выбираться на берег. Девицы были по большей части очень даже