Фантастика 2025-96 - Ким Савин

она решила, что это остаточное эхо её собственных мыслей. Потом – что это придумалось. А потом губы её раздвинулись и, чуть скривившись, произнесли совершенно отчётливо: – Ну конечно, лучше разговаривать с фикусом, чем с инопланетянкой. У него хотя бы IQ повыше твоего будет.

Станция "Курская" встретила её щелчками каблуков, запахом прогретого железа и давлением воздуха, знакомым до тошноты. Всё напоминало слегка подгоревший утренний ритуал: тот, где ты уже опоздал, но всё равно надеваешь шарф, будто он – последняя граница приличия.

Валентина стояла на краю эскалатора, наблюдая, как серая металлическая лента неспешно проглатывает людей одного за другим – без эмоций, как бухгалтер вычёркивает номера из списка. Поток двигался размеренно, по одному, будто кто—то сверху уже отсортировал их по степени готовности к бессмысленному дню: «Вы – в ад, вы – к кофе, вы – обратно в кровать». Ей не хотелось становиться на ступени. Было ощущение, что эскалатор сейчас развернётся и скажет: «Не надо, Валя. Мы всё поняли. Возвращайся. Поздно начинать жить».

Люди проходили мимо, каждый в своей трагикомедии. Кто—то жевал батончик так яростно, будто мстил глютену. Другой проверял телефон каждые три секунды – вероятно, искал подтверждение собственного существования в банковском приложении. Женщина в пёстром пуховике прижимала к груди пластиковую банку с салатом и сумку одновременно – как два символа баланса между диетой и потребительским рабством. Валентина шагнула на движущуюся ступень, словно на суд, и машинально вцепилась в чёрную пластиковую ленту, как в последние остатки здравого смысла.

Её начало тянуть вниз – не эскалатор, а сама жизнь. Тело ощущалось как верёвка, которую кто—то невидимый тащит к центру планеты: проверить, порвётся ли. Она уставилась в точку перед собой, стараясь не моргать слишком часто, чтобы не подать сигнал тревоги. Позади гудела реклама про микрозаймы и кефир, кто—то переговаривался о чём—то вроде логистики и проклятий. Внутри неё – тишина. Кляпа молчала. Странно. Странно до пота.

Тишина эта ощущалась как внезапное исчезновение шума холодильника ночью – вроде бы тишина, но в ней кроется угроза. Внутреннее ухо навострилось. Что—то зреет.

Чуть выше по ступеньке, на уровне полувины и полулюбопытства, стоял мужчина. Высокий, в длинном пальто. Без шапки, что уже говорило о дерзости. Волосы аккуратно уложены – возможно, даже вручную. Запах от него был такой, будто его не носили, а надевали, как дорогую реплику на подиуме. Лицо спокойное, скучающее, как будто он только что закрыл сделку на восемь нулей и теперь ехал домой размышлять, не запечь ли лосося.

Валентина посмотрела на него быстро, как проверяют, закрыта ли дверь. Не из интереса – из инстинкта. А потом отвернулась, уткнулась глазами в перила и ощутила, как пальцы прилипли к пластику – не от липкости, а от ужаса. Воздух стал плотным, как бульон, в котором давно варится всё: она, её стыд, Кляпа, метро и этот мужчина. Чёрт. Всё снова начиналось.

Губы дрогнули, рот сам собой приоткрылся, и голос, её голос, родной, знакомый, с интонацией усталой развратницы, произнёс вслух, ровно и громко, отчётливо на всю линию эскалатора:

– Вот это экземплярчик… Интересно, он так же брутален в горизонтали, как и в вертикали?

Валентина замерла, как человек, который только что понял, что микрофон всё это время был включён. Первая мысль – кто это сказал? Вторая – почему этим голосом? Третья – неужели я. Ну, конечно! Кто же ещё. Только она. И её рот. И голос, который теперь принадлежал не ей, а арендаторше по имени Кляпа.

Это была не просто пошлость – это была симфония телесного желания, исполненная в метро на весь состав. Кляпа не ограничилась одной репликой. Её рот продолжал вальсировать в пространстве, выискивая слова, которые Валентина в нормальном состоянии даже не подумала бы читать, тем более – озвучивать.

– Вот посмотри на него, – продолжала Кляпа голосом Валентины, не стесняясь ни в интонации, ни в тембре. – Видишь бёдра? Бёдра у него, как у парня, который точно знает, что делает. Этот умеет прижать, врезать в стенку и держать за волосы так, чтобы мурашки пошли по спине, а не заявление в прокуратуру.

Мужчина обернулся медленно, как робот, запрограммированный на вежливый шок. Женщина на соседней ступеньке ахнула, но уже не как зритель трагедии, а как человек, который внезапно услышал порнодиалог в библиотеке. Подросток ниже чуть не подавился смехом и тут же открыл мессенджер.

На эскалаторе повисла напряжённая пауза – не гробовая, а как перед тем, как кто—то заорет «стоп, снимаем!» и предъявит штраф за нарушение нравственности в общественном месте.

А Валентина стояла, как манекен в секции для взрослых: безмолвная, разгорячённая, с глазами полными ужаса и щеками цвета варёной свёклы. Её тело, предавшее всё, кроме того, чтобы не упасть, жило отдельно, как испуганный актёр в роли, которую ему навязали без репетиции.

Она стояла, но её лицо пылало так, будто к щекам поднесли два тостера на максимуме. Пот струился по спине. Колени вспоминали, как это – быть желе. Она чувствовала себя героиней вирусного видео, на котором кто—то сказал не то, но зато очень громко, и обязательно – в присутствии бабушки.

Перед глазами вспыхнула сцена: она, обнажённая, в обнимку с микрофоном, транслирует свои фантазии в прямой эфир Первого канала. С комментариями. И сурдопереводом.

И тут – шёпот. Тихий, жирный, самодовольный, как кот, только что насравший в ботинок.

– Не благодари, милая. Я просто озвучиваю то, что ты боишься признать даже самой себе. Дальше будет только веселее.

Как назло, в этот день поезд пришёл быстро – без задержек, без скрежета, без театральных пауз. Как будто сам метрополитен хотел поскорее вытащить Валентину из зоны морального поражения и переместить её на новую арену для позора. Она вбежала в вагон и, не глядя по сторонам, встала у двери, прижавшись к ней спиной, как к спасительной стене. Воздух в вагоне был густой.

Слёзы в глазах пока не выступали, но глаза уже чесались – от стыда, от напряжения, от паники, которая шла по венам, как кофе вперемешку с уксусом и желанием вернуться в утробу. Валентина надеялась, что теперь – всё. Что это была вспышка, нервный срыв, краткий баг. Что в метро у всех бывают странные моменты – как правило, между рекламой геморроя и станцией «Чистые пруды». Главное – не разговаривать. Ни с кем. Даже с собой. Особенно с собой. Себя она сейчас опасалась больше всех.

Поезд тронулся с лёгким рывком, как будто тоже хотел поскорее закончить этот позорный сеанс. Валентина смотрела