Князь Алтайский - Константин Константинович Костин

я свободно разговариваю на их языке, а потом относились с явным уважением. Даже как-то и неловко — уважение явно проистекало от мысли, что я заморочился с изучением языка, а мне-то это знание на халяву досталось.

— Нет там сейчас никого, свободная земля, ничейный улус. Дети Эрлика там живут.

Эрлик, Эрлик, что за Эрлик? Князь какой-то местный или мурза?

— А с ними, с этими детьми можно договориться? Ну, насчет поселения.

— Можно, — степенно кивнул мурза, — Они никому поселяться не запрещают.

Отлично.

— А как с ними встретиться?

— Они сами вас найдут.

Совсем отлично.

Мы пообщались с мурзой еще немного, потом я откланялся и вышел из его домика. В отличие от боярских теремов, телеутские мурзы жили в небольших — относительно — избах, желтевших стенами из бревен и белевших крышами из бересты. Основное богатство — понты для боярина это все и неважно, что боярин называется «мурза» — прятались внутри: ковры, нисколько не удивлюсь, если и персидские, шелковые ткани, роскошные шкуры, дорогая посуда…

Я двинулся к месту стоянки своего каравана, мимо остальных домиков поселения, боле скромных, на некоторые даже Деревянного Слова не хватило и они серели потемневшими бревнами. Часть телеутов и вовсе жила в конических типа вигвамах, не знаю, от чего это зависело.

Шел я, значит, мимо домиков, мимо вигвамов, мимо пасущихся коней, что-то копытящих из-под снега, мимо трактира, мимо прибрежных зарослей…

Стоп. Трактира⁈

Я обернулся. Ну да — самый натуральный трактир. Со стенами, крышей, окнами и дверями. И даже вывеской из еловой лапы. С веселыми возгласами изнутри, веселыми песнопениями и дразнящим запахом жареного мяса. Ну а то, что все это сооружение сделано из снежных комьев — малозначащая подробность.

Ну и кто? Кто это архитектор?

Я отодвинул ткань, закрывающую дверной проем и зашел внутрь. Ну да, кто бы сомневался…

— Викентий Георгиевич! — вскочил с накрытого овчиной снежного кома мой доблестный поручик.

— Ржевский, — констатировал я очевидное.

— Это я, Викентий Георгиевич!

Я обвел взглядом помещение. Ну, не ресторан, конечно, где-то три на четыре метра, отчего в нем поместились только один стол, две лавки и жаровня с мясом. Ну и бочонок чего-то хмельного, конечно. Это я еще не посчитал Ржевского и пару моих стрельцов.

— Что это за…? — я обвел руками помещение снежного «трактира», не зная, как ЭТО назвать.

— Мне выпить захотелось, Викентий Георгиевич, — с интонациями «это же все объясняет!» отрапортовал Ржевский.

— Так — а вот это вот все зачем⁈

— Мне стало скучно пить просто так. Захотелось в трактир. А здесь их нет! Ну и… вот.

Ох-хо-хо… Боюсь даже представить, что б он делал, если бы ему женщину захотелось…

Я присел на шкуру — блин, заморочились же, даже снег под сиденья утрамбовали — и взял стоявшую на «столе» чарку. Отпил глоток тут же налитой медовухи…

И, видимо, именно она позволила мне тут же поймать мне одну давным-давно не дававшую покоя мысль.

Сколько мы не едем к горам Алтая — мы видели много переселенцев, которые ехали нам навстречу. И ни одного — в ту же сторону.

Отчего оттуда, куда мы едем, бегут люди?

Глава 15

1

Я обвел своих подчиненных суровым взглядом. Блин, вот так и понимаешь, почему люди стремятся к власти, пусть хотя бы к крошечной власти какого-нибудь начальника отдела. Приятно чувствовать себя этаким мини-вершителем судеб. Правда, не знаю, как у других, а мне на ум сразу же приходит мысль, озвученная дядей Питера Паркера: «С большой силой приходит и большая ответственность». Легко руководить, как руками водить. И тяжело — если ты при этом кроме рук подключаешь еще и мозг. Который, скотина извилистая, сразу начинает задумываться — а ЧТО ИМЕННО нужно поручить людям, чтобы задача была решена. Потому что если приказ будет отдан в стиле «Я не знаю, что вы должны сделать, но вы идите и сделайте», то и исполнение будет — «Не ругайся, нащальника». Это в лучшем случае. В худшем — тебе навешают на уши три кило лапши, а ты и не поймешь, потому что ничего не знаешь. В итоге — проблема не решена и кто виноват — неизвестно, вроде бы как бы и… ты. Если же мотивировать подчиненных а-ля Темный властелин: «Ты меня разочаровал. Где мой палач⁈» — то подчиненные у тебя быстро кончатся.

В общем, тяжелое это дело — руководить людьми. Не рекомендую.

Я вздохнул и снова посмотрел на подчиненных. Нет, возможно, мой суровый взгляд был бы весомее, если бы я стоял, тяжело опираясь о стол, как в том меме. Но стола у меня нет, как-то знаете ли, тяжело было бы его таскать по степям и горам. Так что совещание у нас проходит в военно-полевых условиях — в разбитом шатре, таком, чтобы все поместились.

В этом месте мой мозг решил задуматься над крайне важным вопросом: в фильмах про войну всегда показывают генералов в какой-нибудь палатке, похожей габаритами на мой шатер, склонившихся над картами. И карты, что интересно, лежат на столе. Они, генералы, эти столы с собой таскают? Или на месте сколачивают? Или как это вообще?

Короче, о чем только не задумаешься, только б не приступать к тяжелому разговору.

Я еще раз вздохнул и в третий раз бросил взгляд на подчиненных. Пришел взгляд только с тиной морскою… Мозг, скотина! А ну не отвлекайся!

Итак, совещание на тему «Что делать?» можно считать открытым. Отлично, начало положено… Во главе стола — фигурального — я, в боярской шубе, шапке, с бородой и посохом, о который я опираюсь, аки Иван Грозный перед разговором с сыном. Подчиненные собраны и смотрят на меня, ожидая, что я скажу что-нибудь умное.

Аглаша, моя любимая скоморошка.

Клава, моя любимая, единственная и названная сестренка.

Тетя Анфия, моя единственная на несколько тысяч километров кровная родственница. Интересно, а невеста может считаться кровной родственницей? А жена…? Мозг!!!

Настя, моя природная ведьмочка.

Ее муж, мастер-зеркальщик. От него, правда, толку на совещаниях немного, он все равно думает только о двух вещах — своих любимых зеркалах и своей любимой жене.

Дита, моя бесовочка, о чем никто не знает, кроме тех, кому положено. Мой эксперт в области нечисти.

Мой священник, тоже в каком-то смысле эксперт в области нечисти, только с другой стороны.

Христофор, мой палач. От него, конечно, сейчас толку тоже мало, ибо