День Благодарения - Илья Витальевич Горячев

– В чём отличие? – Клод нагнулся к Олафу, чтобы не перекрикивать общий гул кабака. – Я имею в виду, чем они отличаются от вас? И зачем оружие?

– Заметил, да? Парни просто перестраховываются. – Олаф слегка обнажил зубы в улыбке, – Позже сам поймёшь. Но если вкратце, то мы лишь играем, а они живут этим и очень чувствительны к фальши. Нам между тем предстоит взять их под контроль и превратить в более-менее стройную структуру, хотя на первый взгляд это сборище мне кажется совсем уж беззубым… – Слегка задумался и продолжил: – И не «от вас», проспект, – он хлопнул Клода по спине, – а от нас. Хорошенько это запомни.

Официантка поставила стакан воды перед Флеш, слегка расплескав содержимое, даже не подумав извиниться за небрежность, и, повернувшись к Олафу, бросила:

– Гжегош будет через пять минут, просит его обождать, – после чего развернулась и уплыла в сторону барной стойки, по дороге увернувшись от смачного шлепка, который, хохоча, попытался отвесить ей сухой и длинный как жердь байкер в жилете на голое тело.

Флеш вопросительно глянула на Олафа. Он едва заметно повёл подбородком туда и обратно. Она слегка наклонила голову и сузила глаза. Он нехотя пожал плечами, вздохнул и что-то передал ей под столом. Она взяла стакан воды в руки и, откинувшись на спинку массивного дубового стула, как бы невзначай опустила воду ниже уровня стола. Через пару мгновений девушка поставила стакан ровно посередине между собой и Олафом, одновременно подмигнув ему, а в руке у неё мелькнул пустой пластиковый пакетик, который она тут же спрятала в один из множества карманов широких штанов защитного цвета.

Внезапно музыкальный аппарат заглох на полуслове, а в зале раздались жидкие хлопки. На сцене в центре зала появился грузный бородач в тёмных очках, несмотря на тусклое освещение, и с гитарой. Он устроился на высоком табурете и подтянул к себе стойку с микрофоном. Бородач пару раз щёлкнул мизинцем с сантиметровым ногтем по стилизованному под старину хромированному кубическому микрофону и, убедившись, что он включён, безо всякого вступления захрипел что-то про пыльную дорогу, свист ветра в ушах и красотку, которая ждёт его где-то там за горизонтом.

– Я – Грабовски, – напротив Олафа на стул стремительно опустился здоровяк, никак не ниже семи футов и весом явно за триста фунтов, причём не жира, а боевого мяса, – чем обязан? – В нём чувствовались жёсткость и напор.

Олаф представился сам и представил своих людей. Грабовски обвёл их хищным взглядом.

– Никогда не слышал ни про ваш городок, ни про ваш чаптер… – Он пробарабанил пальцами незнакомую дробь, отдалённо напоминающую какой-то старый марш, и продолжил: – Но за вас просили те, кому я не могу отказать. И раз уж я обещал выслушать, то пусть услышат все, у меня нет секретов от моих парней, – он глянул Олафу прямо в глаза и повёл бровью в сторону сцены, тот едва заметно кивнул.

Грабовски с шумом отодвинулся от стола, встал и, повернувшись к тянувшему свою унылую балладу бородачу, рявкнул на весь зал, перекрыв трещавшие колонки:

– Эй, иди-ка перекури. У наших братьев из Вирджинии есть что сказать. Давайте послушаем их.

Музыкант смешался, торопливо слез с табурета и, слегка сгорбившись, быстро сошёл со сцены. Олаф сделал солидный глоток из стакана с водой, поднялся на ноги и занял его место. Он обвёл зал пытливым взглядом и, коротко представившись, начал говорить.

– Парни, вкратце расскажу вам суть. Большой Барни из А-Эм-Икс[61] умудрился связаться с Техасом. Он пишет, что терпеть больше нельзя. В общем, там принято определённое стратегическое решение, которое мы все вместе будем воплощать в жизнь. – Он сделал паузу. – Мы начинаем патрулировать наши земли. Если копы не хотят защищать коренных американцев – значит, это сделаем мы. Должны сделать…

В зале раздался одобрительный гул. Дождавшись, когда он стихнет, Олаф продолжил:

– Это касается не только вашего чаптера, но и многих других. Мы прибыли сюда, чтобы наладить процесс. Более того, будут задействованы и другие Эм-Джи, как минимум «Хелле Энджеле» и «Коссакс». Наша зона ответственности примерно от Куинси до Плимута, то есть радиус тридцать миль. Постепенно у нас появятся соседи, пока ближайшие группы в Сайлеме и Провиденсе. “Route 66” отныне не просто байкерский клуб. Теперь это штаб.

– Да, чёрт возьми! – Худой, как жердь, байкер в жилете на голое тело саданул кулаком по столу и вскочил на ноги. – Цветные и их прихвостни считают себя большинством, ну что же, покажем им, чего стоит голос меньшинства! Один процент! – Зал заревел. Почти все вскочили на ноги. Пара кружек полетела на пол. Ещё одна разлетелась вдребезги, ударившись о стену.

– О-ди-ин проце-е-нт! – гремело над всеми столами.

– Подожди, Джок, подожди, не горячись, – на сцену поднялся Гжегош и, широко расставив ноги, встал напротив Олафа, оказалось, что тот на голову, а то и на полторы ниже. Гжегош поднял открытые ладони над головой, призывая к тишине. Постепенно все в зале замолкли. Тогда, глядя сузившимися зрачками норвежцу прямо в глаза, медленно и с расстановкой Грабовски сказал:

– Эй, викинг, а с чего ты решил, что можешь распоряжаться моими людьми? Решение, как ты говоришь, принято где-то в Техасе, ну а здесь пока ещё Массачусетс, слава Богу, а тебя мы вообще в первый раз видим. И непонятно, почему мы должны верить на слово. Если у тебя так зудит, патрулируй свою Вирджинию сколько угодно, ну а мы и без посторонних разберёмся, как и когда нам будет пора угомонить здешних черномордых. – Его лицо превратилось в стальную маску, ноздри раздуло, а взгляд прожигал насквозь. – Проваливайте отсюда. Ты меня понял?

– Я-то понял, а вот Большой Барни, думаю, совсем не поймёт, – Олаф сжал правую руку в кулак и хрустнул суставами пальцев, впечатав их в левую ладонь. Он говорил очень тихо, но его слова услышали все. Зал притих, байкеры уставились на этих двоих, они слишком хорошо знали нрав своего вожака, и чем обычно заканчиваются все попытки заезжих выскочек говорить с ним в подобном тоне. Но сейчас прозвучало имя легендарного для всех “Outlaws” узника, Большого Барни, который вот уже четверть века был сердцем и символом MG, томясь в одиночке самой строгой федеральной тюрьмы из оставшихся.

– Уверен? – У Гжегоша презрительно вытянулся угол рта.

Олаф едва заметно кивнул. Краем глаза он заметил, как дальнобойщики, озираясь, гуськом потянулись к выходу и бесшумно выскользнули из заведения, оставив