Черная весна - Андрей Александрович Васильев

— Спасибо, что ты объяснил мне то, что я сам уже понял, — очень серьезно поблагодарил меня мой друг. — И как я без твоей мудрости раньше жил? Но понять и осознать — это, знаешь ли, разные вещи. А главное — как мне с ним, дурачком, дальше управляться? По «Уложению о чести благородной» за предательство семьи наказание одно — смерть. Вот только смогу ли я это сделать? Кабы был жив Люка… Хотя будь он жив, все бы по-другому сложилось.

Про Люку я до того слышал, это был его второй брат, он погиб на поединке как раз в то время, когда мы начищали туалеты в Вороньем замке. Гарольд раньше с ним не очень ладил, но, узнав о его смерти, сильно расстроился.

— Ты не сможешь, я смогу, — деловито сказал я. — Главное — отсюда выбраться. Шутки шутками, а умирать неохота.

— Поживем — увидим, — выдержав паузу, произнес Гарольд. — Ладно, давай попробуем поспать. Все равно делать больше нечего. До вторника времени полно, глядишь, и не придется нам с боем ко входу пробиваться. Хвала богам, у нас еще есть друзья, и они остались на свободе.

ГЛАВА 7

Полно не полно, а дни в узилище пробежали быстро, несмотря на то что каждый из них по отдельности был наполнен духотой и скукой. Последняя особенно донимала. Ворон приучил нас к тому, что каждая прожитая минута должна быть использована со смыслом, а здесь для нас основным развлечением являлись ловля мух и созерцание удивленного лица охранника, когда он забирал у нас пустые деревянные тарелки, на которых приносили тюремную пищу. Просто всякий раз он был уверен в том, что мы не будем ее есть, и всякий раз мы его разочаровывали. Он даже заподозрил, что мы из вредности выкидываем ее в то отверстие, через которое к нам в камеру попадали воздух и отблески солнечного света, но мы снова обескуражили тюремщика, с удовольствием отобедав при нем.

Насколько я понял, его удивление основывалось на том, что мы были первыми благородными, которые с аппетитом употребляли пищу, приготовленную на тюремной кухне. Остальные родовитые узники предпочитали давать ему деньги, на которые он покупал им разносолы и имел с этого немалую прибавку к жалованью.

Откуда бедолаге было знать, что после Вороньего замка местная еда нам казалась более чем сносной. Да она, по сути, и была таковой, разве что остра чрезмерно, но, насколько я понял, такова особенность местной кухни вообще.

Вот и во вторник утром нам дали на завтрак по куску жареной свинины, ломтю хлеба и приличной порции гороховой каши.

— Хорошо, что до сегодняшнего дня горох не давали, — заметил я, вытирая дно тарелки коркой хлеба.

— Почему? — удивился Гарольд. — Как по мне, каша очень даже ничего.

— А спать потом как? — резонно заметил я. — Днем, согласно заведенной нами традиции? Она как раз к тому времени переварится, и как мы начнем на пару с тобой барабанить. Ну, ты понял? И ведь самая духота в это время. Добро бы еще ночью…

— Согласен. — Монброн облизал ложку. — Но все равно я бы еще одну тарелочку съел. Вкусно было.

— Вкусно, — согласился с ним я. — Да и какая теперь разница? Все равно днем нас здесь уже не будет.

Мы уже знали о том, что к королю нас не повезут и дело наше будет рассмотрено как раз утром вторника одним из верховных судей. И о том, что на оправдательный приговор, как и на быструю смерть, вроде повешения или отрубания головы, нам рассчитывать не стоит, тоже знали. Четвертование, не меньше. Об этом нам в воскресенье вечером сообщил все тот же судейский. Сделал он это по просьбе дядюшки Тобиаса, о чем упомянул отдельно, при этом никакого злорадства в его голосе не было, человек просто выполнял ту работу, за которую ему было заплачено. Даже оскорблять его после такого не захотелось. А за что?

После этого мы быстро приняли решение таки воплотить в жизнь свой план с удушением охранника-кормильца, а впоследствии — и ключника, с последующей героической гибелью в районе пятого-шестого этажа Башни-на-Площади. Ну да, по сути, глупость несусветная, но другого ничего мы придумать не смогли. По крайней мере, это всяко лучше, чем попасть в руки палача. Одно дело — смерть быстрая, от стали клинка, и совсем другое — когда тебя на куски разрубают, как мясник — говяжью тушу. И мерзко, и больно. Брр!

Скорее всего, так бы мы и поступили нынешним утром, кабы не записка. Ее нам в то же самое воскресенье принес охранник, что разносит еду. Ну, как принес? Уронил на пол, выходя из камеры, так, чтобы ключник не заметил. Если честно — мы верили в наших друзей, но дни шли, а вестей от них не было. Потому, сразу смекнув что к чему, дождались лязга засовов, а после подобрали скомканный бумажный комочек.

— Рози, — уверенно заявил я, уловив тонкий, почти неуловимый аромат знакомых до боли духов. — Так я и знал.

— Кто же еще? — резонно заметил Гарольд. — У Карла и Эбердин денег на подкуп этого красавца просто нет. Да и договориться с ним — дело тоже непростое, ни тот, ни другая такими талантами не обладают.

Записка была короткая, но вполне ясная.

«Дела плохи, но небезнадежны. Не наломайте дров».

Сказано было и много, и мало одновременно. Понятно, что откровений ждать не приходилось, охранник не дурак, а потому, опасаясь попасться, ничего подозрительного на бумаге, с планами и именами, сюда бы не потащил. Да и Рози не станет посвящать его в свои намерения.

И все-таки. Что значит: «не наломайте дров»? Толкований этих слов может быть много. В результате мы пришли к мнению, что все-таки речь идет о попытке бегства. Нашей попытке, той, что мы замыслили. Умница Рози верно нас просчитала и предупредила о том, чтобы мы не стремились умереть раньше времени.

— В конце концов, можно и на эшафоте напоследок пошуметь, если у ребят ничего не получится, — сообщил мне Гарольд, плюхаясь на свой топчан. — Оно и быстрее выйдет. Там всегда есть стража с арбалетами, они превратят нас в ежей за секунды. Такое пару