Мстислав Дерзкий часть 1 - Тимур Машуков

— Ага, — кивнула девочка. — И это… Возьми вот, — достала она из кармана слегка светящийся камень. — Это чтобы тебя защита поместья пропустила. Когда она активна, он светится, вот как сейчас.

— Хорошо, — я кинул его в карман. — Тогда ждите меня через пару часов. Все-таки быстро я пока бегать не могу, а дорог, чтобы доехать, там нет. Не ваш же дорогущий маголет за таким пустяком гонять.

Кивнув, я вышел, ну, а далее отправился по старому маршруту: склеп, дверь, лес, который поглотил меня, как черная безмолвная пасть.

Солнце еще не успело окончательно скатиться за горизонт, но здесь, под сомкнутыми кронами вековых елей и полумертвых дубов, уже царил густой, синеватый сумрак. Воздух, еще недавно такой чистый и живой у нашего укрытия, здесь стал тяжелым, влажным и густым, как бульон из прелых листьев и старой хвои.

Я шел по едва заметной тропе — скорее даже звериной тропке, которую мы с девочками протоптали утром, спасаясь бегством. Каждый шаг отдавался гулкой болью во всем теле. Казалось, кости начинали скрипеть, как несмазанные колеса повозки.

Я — Мстислав. Витязь-волхв, хоть сейчас и не в самой лучшей своей форме. И я умел слушать. Не ушами — кожей, нервами, тем самым шестым чувством, что передается с молоком матери-ведуньи.

Обычно лес шептал. Шуршал листьями, перекликался птицами, жаловался на тяжесть снега старыми ветками. Здесь же царила мертвая, гнетущая тишина. Не просто отсутствие звука. Пустота, всасывающая все шумы, даже стук моего собственного сердца. Казалось, даже воздух не шевелится, боясь нарушить это жуткое безмолвие.

Это был не лес. Это была пародия на него. Темная земля Нави, проросшая сквозь наш мир тонкой, ядовитой плесенью. Каждое дерево стояло неестественно прямо, словно частокол мертвецов. Ветви, словно костлявые пальцы, цеплялись за мой плащ, пытаясь удержать, не пустить дальше. Тени между стволами были слишком густыми, слишком глубокими. В них мерещилось движение. Быстрое, угловатое, неживое. Но стоило обернуться — ничего. Только застывший, враждебный мрак.

Я не шел — крался. Рука не выпускала рукоять меча. Каждый нерв был натянут струной. Я ждал атаки. Ждал того самого шипения, топота десятков ног, появления из тьмы оскаленных ртов и пустых глазниц. Я был готов. Уставший до смерти, изможденный, но готовый снова рубить, колоть, убивать.

Но ничего не происходило.

Тишина. Давящая, зловещая, насмешливая тишина. Она была хуже любого боя. В бою есть ясность. Враг. Сталь. Боль. Предсмертный крик. Здесь же было лишь тягучее, мучительное ожидание. Чувство, что за тобой следят тысячи невидимых глаз. Что сама земля под ногами ненавидит тебя и ждет момента, чтобы поглотить.

Казалось, прошла вечность. Наконец, впереди, у подножия огромного, разломанного молнией клена, мелькнул знакомый силуэт — груда камней, искусно сложенная в виде морды волка. Если не знать, как смотреть, то и не поймешь, что это сделали люди, а не природа. Наш схрон.

С облегчением, смешанным с новой волной усталости, я отвалил несколько камней. Под ними, прикрытые накидкой на стол — Ника, кажется, называла ее скатертью, — лежали наши пожитки. Мой скромный баул с запасными вещами и княжеской одеждой. Небольшой рюкзак Лишки… И это.

Чемодан. Большой, дорогой, с позолоченными, уже потускневшими заклепками и… Черт бы его побрал, с маленькими, кривыми колесиками! Мелкая Вероника, видимо, считала, что бегство от мертвецов — это светский променад по бульвару.

— Вот же… тварь… — прошипел я, вытаскивая эту дурацкую штуковину.

Он был набит под завязку платьями, безделушками и, как я подозревал, парой увесистых книг.

«На всякий случай», — сказала Вероника. Случай настал.

Я взвалил свою ношу за спину, пристроил рюкзак Лишки поверх, а потом уставился на чемодан. Вариантов не было. Только тащить. Я потянул его за ручку. Колесики с жалким скрипом повернулись и сразу же увязли в мягкой лесной подстилке.

— Да чтоб тебя… — заворчал я и дернул сильнее.

Чемодан подпрыгнул, перевернулся на бок и с глухим стуком раскрылся. Из него вывалилось что-то шелковое и синее. Рубашка? Платье? К черту.

Я запихал это обратно, захлопнул крышку (замок, слава производителю, не сломался) и, уже не пытаясь катить, потащил эту проклятую ношу за собой, как мешок с картошкой. Только мешок с картошкой не цеплялся бы каждым своим уголком за каждый торчащий корень, не переворачивался бы каждые десять шагов и не угрожал бы раскрыться снова, вывалив все свое глупое, дорогое содержимое на гнилую землю. И как она его сама тащила — ума не приложу. Не иначе магия какая.

Обратный путь превратился в адскую комедию. Я, Мстислав, волхв-витязь, победитель мертвецов, покоритель девичьих сердец, плелся по жуткому, враждебному лесу, отчаянно ругаясь и волоча за собой по бездорожью дурацкий дамский чемодан на колесиках, который хотел разрубить на много частей каждые две минуты.

Я спотыкался, падал на одно колено, поднимался, дергал эту тварь, слыша, как внутри что-то хрустит и бренчит. Я шептал проклятия на всех известных и неизвестных языках, обращая их и к мелкой язве, и к изобретателю колес, и к самому чемодану. Мстительные планы, один страшней другого, постоянно возникали у меня в голове, и только это не позволяло мне рухнуть на землю.

Тишина вокруг теперь казалась не зловещей, а насмешливой. Даже лес, эта проросшая Навь, казалось, потешалась надо мной. Тени кривились в усмешках. Ветки тихонько покачивались от беззвучного хохота.

Три часа. Целых три часа этого унизительного марафона. Ноги подкашивались, спина горела огнем, а в ушах стоял навязчивый, противный скрежет волочащегося по земле багажа.

Когда сквозь деревья наконец-то блеснули огни поместья, я готов был расцеловать эту гниющую землю. Я вывалился из лесу, как выброшенная штормом коряга, и побрел через большой двор к особняку, оставляя за собой глубокую, уродливую борозду от чемодана.

Дверь распахнулась еще до того, как я до нее добрался. На пороге стояли Вероника и Лишка, а за их спинами — не поверившая мне девка, которую я тоже хотел наказать. Но потом, когда полностью восстановлюсь. Я хорошо умею наказывать, особенно девушек. Слышали бы вы, как они стонут, когда я за них берусь! А еще злило ее лицо, полное недоверия и без грамма желания помочь.

Я доплелся до крыльца, бросил свою ношу на ступени с таким грохотом, будто это была не сумка, а поверженный враг. Чемодан наконец-то с треском раскрылся, демонстрируя миру все свое шелковое и кружевное содержимое.

Я выпрямился, весь в грязи, хвое, с лицом, залитым потом, и дико взъерошенный. Дышал так, словно пытался вдохнуть все мироздание.

— Вот… — прохрипел я,