Кондитер Ивана Грозного 2 - Павел Смолин

Ну что, начинаем. Сидя в седле своей лошадки, я обратился к людям:

— Видите этих тварей? Они пришли к нам грабить и убивать. Даже вот этот, который слезами да соплями заливается. Пусть не смущают вас слезы его: к такому только повернись спиной, сразу в нее нож получишь.

Народ ответил согласным гулом — никто иллюзий не питает. Никто, кроме меня — молодой пацан-то совсем, девятнадцать лет всего, классическая иллюстрация фразы «связался с плохой компанией». Его бы в кандалы да на работы каторжные, авось и покаялся бы, и исправился лет за десять-пятнадцать, спас бы душу свою крылья расправить не успевшую. Что уж теперь.

— Двоих соседей наших, Матвея и Федора живота лишили чужаки сии, и за кровь пролитую своею кровью заплатят, ибо сказано князем Александром Невским, предком Государя нашего: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет!».

Кто такой Александр Невский (а он вообще в эти времена «Невский» или это прозвище попозже приклеилось?) здесь знало подавляющее меньшинство, но «предком Государя» придало цитате значимости и желания ее запомнить. Хоть какой-то от разбойников толк, послужили шкурами своими погаными делу обогащения русского языка.

— Расскажи, Клим Игнатьевич, люду честному как дело было, — передал слово «следователю»-ключнику.

Так же, с коня, Клим по памяти рассказал о сговоре пятка мелких уголовников, решивших срубить куш. Рассказал и о личностях смертничков — кто, откуда и как дошли до жизни такой. Эту часть монолога я старательно пропускал мимо ушей и заставлял себя думать о другом: не хочу глубоко в голову и душу вот этих упырей пускать, потому что и так сочувствия многовато. Пусть они для меня останутся почти неодушевленными биороботами без прошлого, настоящего и будущего — так легче.

Когда Клим закончил, я вынес вердикт:

— Голова разбойничий, Григорий, за злодеяния свои приговаривается к смерти через медленное повешение. Прохор и Анисим приговариваются к повешению быстрому. Батюшка Силуан, — передал эстафету.

Силуан подошел к телеге и протянул крест Григорию. Тот, надменно вздернув подбородок, отвернулся:

— Охолони, поп! Богу моя душа не нужна, черту и подавно!

Батюшка не стал спорить, осенил «Горлана» крестным знамением и прошептал каноничное: «Господи, прости его, ибо не ведает…». Дальше он протянул крест Прохору. Доселе пребывавший в апатичной молитве разбойник открыл глаза, неуверенно, словно сомневаясь в том, что достоин этого, коснулся креста губами. По грязной щеке прокатилась слеза. Тоже не все человеческое умерло, либо притворяется. Какая уж теперь разница.

— Батюшка!.. — не смог дождаться конца направленного в Прохора «не ведает» Анисим, взмолившись дрожащим, захлебывающимся от слез и страха голосом. — Страшно… отпустится ли?..

Не о здешней, почти закончившейся жизни переживает, а о той, что неизмеримо ценнее.

Закончив с Прохором, Силуан сместился к Анисиму и накрыл его голову епитрахилью:

— Кающийся разбойник первым в Царство Небесное вошел. Господь, прими его душу кающуюся…', — для Анисима батюшка не пожалел длинной молитвы, осенил крестным знамением и повернулся к нам. — Дозволишь ли теперь к люду честному обратиться, Гелий Далматович?

— Буду благодарен, батюшка.

— Виновны разбойники сии, и суда земного заслуживают последнего! — совсем иным, нежели во время недавнего ритуала, набирающим грозную мощь и громкость голосом, заявил Силуан. — Однако и сами артельщики виновны — не пред нами, грешными, а перед Господом! Возгордились, от алчности ослепли да оглохли, от соседей нос воротить стали. Захотели наособицу жить, и за гордыню от Господа кару и приняли! Други ваши мертвы ныне, и Господь с них сам спросит, а вам, гордецам, милость великую оказал. Истинно говорю вам — покайтесь, смирение искреннее верните да к бабам с детками возвернитесь, не гневите Господа более!

Версия для носителей мистического мышления звучала логично и хорошо наложилась на общее недовольство посадских задаваками-артельщиками.

— Так!

— Позорища — детей своих на баб побросали!

— Гордыней своей еще и на нас беду накличите!

— Батюшка Алексей, прав ли Силуан? — попытался кто-то привлечь игумена.

— Прав али нет одному лишь Господу ведомо, — скромно ответил тот. — Но мне слова батюшки Силуана любы.

— Долго ждать-то⁈ — вернул внимание к собственной социопатической персоне Григорий. — Слышь, грек, уйми овец своих!

Неприятная ситуация — как бы командует мной каторжник, а мне выкручивайся. Народ замолк в ожидании результата этакой проверки «вождя». Медленно повернув коня к телеге, я подъехал к ней и спокойно посмотрел в глаза Григорию, придав голосу задумчивости:

— Слышишь, лиходей? Птицы поют. Весна. Жизнь людей добрых продолжится, а твоя — кончается. В этом — великий порядок вещей. Волк, пришедший в овчарню, должен быть убит, дабы овцы могли пастись спокойно. Чтобы ягнята их росли. Чтобы хозяйство крепло, и вся наша Русь. Ты — волк, и твой удел не пастуху норов показывать, а сдохнуть в овчарне в назидание другим волкам.

Развернув коня, я громко обратился к народу:

— Батюшка говорил о гордыне и смирении, а я скажу о долге. О долге хозяина. Я — берегу. Ваш покой, ваш труд, вашу жизнь, и перед Господом за то отвечу. А он, — указал за оставшегося за спиной разбойника. — Ответит за горе им принесенное. Тимофей, этого последним, — дал отмашку дружиннику. — Посмотри, Гришка, на тех, кто за тобою пошел.

— Поганый из тебя вожак! — вдруг плюнул в главаря Прохор.

Ощутив на себе руки дружинников, Анисим мелко затрясся, и тоскливый его вой пробрал меня до самых печенок. Парочку бандитов втащили на леса́, надели на шеи веревки…

— Прости, мамкааа!.. — прокричал в небо Анисим перед тем, как дружинники опрокинули леса.

Мне удалось удержать покерфейс и не вздрогнуть от противного хруста.

— Червями жалкими были, червями и подохли! — не смог найти в себе сил посочувствовать подельникам Григорий. — Красиво говоришь, грек, — вещал, пока его тащили. — Да только волк-то он сам себе хозяин, и смерть от псов поганых принимает с головой высоко поднятой! А вы, овцы!