Дети войны - Влада Медведникова

Девушка ловит мой взгляд и словно светлеет. Тревога в ее крови на миг вспыхивает ярче и тает, сменяется радостью, живой и прозрачной. Будто появился путеводный луч, больше не нужно блуждать во тьме.

Так и есть, ведь она – мой предвестник.

– Кто ты, предвестник? – спрашиваю я.

– Тебе лучше! – Ее голос такой же теплый, как взгляд. Она спохватывается, добавляет поспешно: – Я Бета. Тарси-Бета.

Бета – «маленькая звезда». Это значит, ее звезда еще не зажглась на небе или ее имя еще неизвестно. Просто – маленькая звезда. Золотая, как солнечный свет. Перед ее именем – имя куратора, чтобы отличить ее от других маленьких звезд.

Но все они разные, и ее невозможно ни с кем спутать.

Мысль привычно скользнула, стремясь коснуться моих предвестников, всех их, каждого, – и замерла.

Бете нельзя быть тут, нельзя говорить со мной. Никому нельзя.

– Почему ты здесь? – спрашиваю я. – Приговор отменили?

– Приговор? – повторяет Бета и хмурится чуть заметно.

Что мой голос говорил ей, пока сам я блуждал за краем мира? Она смотрит на меня внимательно, беспокойство вновь искрится в ее пальцах.

Я пытаюсь вспомнить приговор дословно, хочу повторить его вслух. Но память, словно ветер в железных лопастях, разбивается на сотни потоков. Я пытаюсь удержать хоть один, но не могу.

Мое время кончилось, я простился с Арцей, отправился наверх, в чертоги тайны, слушать, что скажут мои старшие звезды. Я был на суде, меня простили, но я осужден. Я не должен приближаться к своим предвестникам, не должен говорить с ними.

Это все, что я помню. Сияющий свет, пять голосов, звучащих вместе, читающих приговор. За что меня судили? Я знаю свою вину, я виноват во многом. Но почему не помню, за что именно они наказали меня?

Я смотрю на Бету. Вечерний свет преломляется в ее зрачках, она крепче сжимает мою руку, ждет. Но мне трудно говорить, и я распахиваю перед Бетой свои мысли, показываю все, что знаю о приговоре.

В ее глазах смятение. Несколько мгновений она молчит, а потом произносит, упрямо и твердо:

– Я ничего не знаю об этом. Тарси мне не приказывала такого, и ты не приказывал. Ты говорил странные вещи весь день, тебя нельзя оставлять одного.

Весь день?

Где мы? Сколько времени прошло с тех пор, как я оставил Арцу?

Я поднимаюсь из-за стола, но не разжимаю пальцы, и Бета встает вместе со мной.

Деревянный пол, низкие стропила, засыпанный золой очаг, остов газового фонаря на окне. Город далеко, мы в доме, где прежде жили враги. Как я оказался здесь, как здесь оказалась она? Пустое жилище, на столе оружие, принесшее нам победу. Моя младшая звезда рядом со мной.

Она смотрит на меня снизу вверх, встревоженно и упрямо, словно повторяет мысленно: «Тебя нельзя оставлять одного». Ее свет такой лучистый, рядом с ней я кажусь себе застывшим осколком. Мои мысли скованы холодом, заледенели, но она хочет отогреть их. Моя душа замерзла, но сердце раскаляется, я горю. Я наклоняюсь к ней, она отвечает на поцелуй.

Жаркий грохот темноты настигает меня, настигает Бету, мчится сквозь нас.

Я просыпаюсь. Ночь, голоса сверчков, тепло маленькой звезды возле меня, ее дыхание на моем плече говорят мне, где я. Лунный свет падает на постель, серебрит волосы Беты. Они текучие, мягкие, я перебираю их.

Мои движения будят Бету, она открывает глаза.

Сон еще туманит ее зрачки, она смотрит, будто не веря, что я настоящий. Я касаюсь ее губ – я не снюсь тебе, Бета, – поднимаюсь с постели и подхожу к окну. Волосы падают мне на лицо – в них запахи вереска, чужого дома и Беты.

Мы на втором этаже, я смотрю из окна. Там, внизу, – деревня-призрак. Дома, дворы и ограды застыли среди лунного света. Ни шагов, ни дальних голосов, ни лая собак. Лишь ветер, качающий калитку, и пение сверчков. Скоро это селение исчезнет. Здесь зажурчат ручьи, поднимется лес или взойдут высокие травы. Мир будет меняться день за днем, пока не воспрянет, не проснется полностью.

Это время преображения.

Я поднимаю взгляд к небу. Луна сияет ярко, но не может затмить одну из самых ярких летних звезд. Уже осень, но она все еще не опустилась к горизонту, словно хочет утешить меня или со мной попрощаться. Амира. Погасла на земле, сияет теперь только в небе.

Ни один приговор не вернет ее. Ни одно наказание не искупит моей вины.

Бета подходит почти неслышно, обнимает меня. Мы стоим, глядя на звезды, и она говорит:

– Может быть, не всех тебе нельзя видеть? Может быть, только тех, кого перевели?

Сны еще дрожат в ее голосе и на кончиках пальцев, ее пробуждение зыбко. И сквозь тревогу за меня, сквозь решимость и смелость я слышу печаль – глубокую и темную, как морская вода.

Я сжимаю плечо Беты, спрашиваю:

– Что случилось с тобой?

Она молчит, но потом поднимает глаза, говорит совсем тихо:

– Мою команду… перевели. Всех, кроме меня.

Она одна.

Я обнимаю ее крепче, прижимаю к груди. Она одна. Струны ее души разорваны, команда разбита. Она тревожится обо мне, но со мной ничего не случится. И я могу помочь ей, пусть и немного.

Сила, живущая в моем сердце, в потоках темноты, в звуках флейты, в движении магии и биении крови, – устремляется вперед, касается Беты, наполняет ее душу. Хотя бы в этом я могу помочь.

– Я с тобой, – говорю я Бете.

Я хочу сказать это всем, кто ждет меня. Рэгилю, блуждающему сейчас среди видений. Арце, умолявшей взять ее с собой. Моя мысль рвется к ним – но говорить с ними мне нельзя. Я хочу сказать это Амире – но она так далеко, в небесной вышине.

– Я с тобой, – вновь говорю я Бете.

Она отвечает шепотом, чуть слышно. Ее слова тают на моих губах. Я чувствую, как печаль уходит в глубину ее души, а сердце становится горящим и легким. Мы пылаем вместе, небо смотрит на нас.

4

Колодезная вода была ледяной и чистой, от нее немело горло, а дыхание становилось прерывистым и колким. На кухне я нашла корзину, полную яблок – их вкус напомнил мне о последних днях в Эджале. Там возле моего дома росла яблоня, ее ветви клонились так низко, что я могла без труда срывать плоды. «Урожайный год», – говорили перед войной. Совсем недавно, всего пару недель назад.

От прошлого остались лишь призраки. Призрачная деревня врагов: припасы не тронуты, одежда лежит в сундуках и шкафах, а слой пыли на столах и полках такой тонкий, что можно не заметить. Враги бежали поспешно, почти ничего не взяли с собой. Я вслушивалась, пытаясь уловить отголоски их жизни, но все было тихо. Словно даже память о захватчиках умчалась прочь, и остались