Tierra de Esperanza - Влад Имир

Майор, все так же гаденько ухмыляясь, достал из кармана бумажник, открыл его и вынул оттуда сотенную бумажку.

— Заработать хочешь? — его лицо стало чуть серьезнее, — есть предложение.

— Конечно хочу, — не стал кокетничать я, — а что надо сделать?

— Малыш, надо просто посматривать по сторонам, — как-то пространно ответил старик и тут же продолжил, — если вдруг где-то здесь или в Кадисе увидишь этого мужика, — он показал мне экран своего смартфона, — скажешь мне, договорились?

С фотографии на меня смотрел серьезный мужчина лет пятидесяти. Светло-русые волосы, очень короткая стрижка, небольшая небритость, вытянутое лицо с мешками под глазами, верхушка правого уха, как будто срезана. Через все лицо протянулся грязно-серый шрам, полностью перечеркнув левый глаз. Верхняя одежда цвета хаки.

— А кто это? — спросил я у майора, — кто-то из твоих друзей?

— Это не друг, — старик скривился, как от зубной боли, — это большой человек… — он помолчал, — в прошлом… А вообще, гад тот еще. Из моих земляков. Тебе, что не доводилось его видеть? Точно не знаешь, кто это?

— Нет, не доводилось, не знаю, — я, действительно, впервые видел человека с фотографии, — а что, я его мог видеть у нас?

— Всяко может быть, — уклончиво ответил бывший вояка, — ну что, по рукам?

С тех пор, каждый последний день месяца, майор, скрепя душой, доставал из портмоне очередную сотню, и расплачивался со мной за порученное дело. Мы, кстати, заметили, что старый пьяница категорически не признавал карточки как средство расчета. Всегда и за все он оплачивал наличными. Откуда купюры появлялись в его кошельке, история умалчивает. Майор никогда не распространялся на этот счет, да мы и не любопытствовали лишний раз.

Несмотря на то, что старик ко мне относился более-менее дружелюбно, страх перед ним заставлял меня неуклонно исполнять условия договора. Было в нем, что такое, что заставляло содрогаться мое нутро. Особенно его пустые, бесцветные глаза, которые быстро наливались кровью, когда майору, что-то не нравилось. Это был взгляд человека привыкшего убивать. В такие моменты вокруг него прямо физически разливалась волна ненависти, гнева и опасности. В интернете я нашел одноглазого земляка нашего постояльца. В свое время этот тип занимал не последнее место в нацбатах, а после войны был объявлен в Россией в розыск за военные преступления. Судя по имеющейся информации, следы «Одноглазого» терялись где-то в Латинской Америке, поэтому с трудом верилось в его появление в нашем заштатном городишке. Однако, боясь впасть в немилость к постояльцу, я с полной ответственностью отнесся к его поручению, внимательно всматриваясь в каждое новое лицо, появляющееся на нашей окраине.

Надо сказать, что в нашем городке жили в основном испанцы и несколько русских семей, а вот в соседнем Кадисе была большая диаспора выходцев с окраины. Со слов отца, да и других взрослых, знаю, что в начале двадцать второго года, когда с территорий, охваченных войной, в Европу потянулись беженцы, они стали прибывать в Кадис целыми семьями. Им давали убежище, выделяли пособия и размещали в муниципальном жилье. Но эта первая волна переселенцев была не тем пресловутым «девятым валом», который захлестнул Европу позже, когда Россия покончила с братоубийственной войной. После завершения боевых действий в Испанию хлынул поток ветеранов конфликта, которые везли с собой агрессию, злость поражения, а многие умудрялись провозить даже оружие. Преступность в Кадисе сильно выросла после их переселения, нередко стали слышны выстрелы. Вечерами было страшно выйти на улицу, причем не только в районах, где селились беженцы, но и в более-менее благополучных дистритах. [5] Но к тому времени, когда у нас поселился майор, с этой волной неблагополучных поселенцев уже справились местные полицейские. Кто-то ушел в места не столь отдаленные, кого-то выловили из вод Атлантики, а другие, со временем, смирили свой нрав и перестали представлять опасность для добропорядочных испанцев.

[5] Районах (исп).

Одноглазый «приятель» майора иногда приходил ко мне по ночам. Он гонялся за мной по нашему маленькому городку, расстреливал в упор из автомата и громко ругался на непонятном языке. От кошмаров я просыпался среди ночи и долго потом не мог успокоиться. Особенно это часто случалось в ненастье, когда ветер завывал в вентиляционных колодцах, а волны с грохотом обрушивались на набережную, стараясь раскатать ее по камням. Но успокаивалась погода, выкатывалось наше жаркое солнце, и мои ночные страхи уходили вместе с темнотой. Я понимал, что одноглазый для меня лично не может представлять никакой опасности, что он может быть проблемой только для нашего постояльца.

Бывший военный своими пьяными выходками, грязной руганью и агрессией сильно досаждал не только нам, но и нашим гостям. Его поведение несколько раз становилось предметом разбирательств с полицейскими. Однако, майор как-то быстро свел близкое знакомство с шефом Guardia Civil, [6] отвечающим за наш городок и все дебоши сходили ему с рук. Подозреваю, что этому сильно способствовал его потрепанный бумажник, в котором не переводились крупные купюры.

[6] Гражданская гвардия — полицейское военизированное формирование, находящееся в подчинении Министерства внутренних дел Испании.

А вот «Большому слону» его выходки привлекательности не добавляли. У старика все чаще стали проявляться замашки диктатора, он в подпитии требовал присоединяться к себе других гостей бара, стучал кулаком протеза по столу и требовал, чтобы все пели вместе с ним его непонятные песни. Наши клиенты, в основном, народ спокойный и мирный, обычно не могли противопоставить ничего пьяным выходкам беспокойного ветерана, даже не пытались его образумить. Я очень хорошо их понимаю. Когда старик накачивался виски, а глаза у него наливались кровью, майору все становилось «параллельно», он громко кричал, размахивал кулаками, мог схватить за шиворот того, кто, как ему казалось, был с ним не совсем почтителен. В такие минуты народ в баре затихал и слышно было только ветерана с его неуемным нравом, громкими выкриками и бессменным куплетом «Калины красной».

Майор требовал внимания и к своим рассказам о фронтовых реалиях. А о войне он мог рассказывать бесконечно. В кровавых подробностях. Смакуя расстрелы пленных и издевательства над мирными «сепарами». Трудно сказать, что было страшнее: его буйства или рассказы о «боевых подвигах». Было дико слышать о малолетних девчонках, которых «пускали по кругу», о стариках, прятавшихся в подвалах полуразрушенных домов, куда «защитники» запросто могли закинуть гранату, о неведомых подземельях Мариуполя, где расстреливали своих же бойцов за то, что те пытались сдаться в плен. Но, реалистичные подробности, которые всегда присутствовали в откровениях майора, и которые он смаковал с каким-то садистским наслаждением, свидетельствовали, что мерзавец говорит правду про свои «подвиги», про то, что творилось