Фельдшер-как выжить в древней Руси - Людмила Вовченко

Милана решила идти пешком: во-первых, новая жизнь — новые мышцы, а во-вторых, кто вообще в здравом уме полезет на верховое животное, когда ещё вчера ты ездила только на реанимобиле? Вот именно.

Боярыня, на которую она теперь похожа, шла не как боярыня, а как человек, который впервые получил в руки собственное тело из теста. Она старалась держать спину, но походка получалась такая, будто подол юбки пытался её задушить.

Деревня открылась через пятнадцать минут пути. Странное, немного потустороннее ощущение: будто декорации к историческому фильму построили всерьёз, со вкусом и, главное, с запахами.

Запахи были разные: дым печей, тёплое молоко, мокрая земля, чеснок, кислое тесто, прелая трава, лошади, люди. Настоящая, густая жизнь, от которой кружилась голова.

— Боярыня… Боярыня идёт! — раздалось впереди.

— Наша… вернулась… — перешёптывались женщины, наблюдая за ней из-за плетней.

Милане вдруг стало неловко. Она ещё не понимала, что для них значит «вернулась». Вернулась откуда? С того света? Из столицы? Или откуда, куда прежняя хозяйка уезжала? Но сейчас ей было не до этого.

Она направилась к огромной избе, стоявшей чуть отдельно от остальных. Два пристроя, двускатная крыша, над входом — охапка засушенных трав. Крыльцо широкое, крепкое, явно скамья для тех, кто приходит лечиться.

— Это и есть ваше логово, уважаемые ведьмы… — пробормотала Милана и толкнула дверь.

В нос ударил аромат… Ну нет. Это был не аромат. Это был концентрат всего, что может расти, сохнуть, бродить, пахнуть, вонять, пылиться, капать, гнить и оживать заново.

Сотни баночек, мотков, связок, пузырьков, черепков. Полки от пола до потолка. Стол, заставленный ступками, пучками, коробочками.

И тишина.

А потом:

— ОЙ!! НЕ ТРОГАЙТЕ ЭТО!!!

Милана дёрнулась. Слишком поздно. Локтем она задела банку, банка упала, раскололась, содержимое зелёным фонтаном расплескалось у неё по рукаву, по груди, по волосам и, кажется, даже по душе.

Из-за перегородки выскочили две женщины, одна с ковшом, другая с кочергой.

— Ты что наделала⁈ Это же мазь от бессонницы! — завопила одна.

— Да какая теперь бессоница, гляди — болотница стоит! — в ужасе прошептала вторая.

— Это… случайно, — выдавила Милана, чувствуя, как липкая жижа стекает по виску.

— Это прежняя боярыня была строгая, но аккуратная! — обвиняюще выпалила травница. — А ты что? Первый день — и уже вся изба вверх дном!

— Я… нервничаю, — призналась Милана. — И когда я нервничаю, я… ну… роняю вещи. Такое бывает.

— Бывало, — строго кивнула вторая. — С той боярыней тоже. Как понервничает — так кого-нибудь казнит.

Милана решила, что сейчас эффективнее всего будет не шевелиться.

— А смыть это можно? — осторожно спросила она.

— Можно, — хмуро ответила травница. — В бане. Только ты сначала травы не трогай. Мы сами соберём. А потом иди, умойся, а то люди в деревне в обмороки падать начнут.

Когда Милана вышла из избы, она уже понимала главное:

служба фельдшера была проще. Там хотя бы зелёным становились больные, а не медработники.

Её проводили до бани — под контролем, как особо опасного пациента. В бане пахло хвойным веником, мёдом и чем-то ещё, лечебным, терпким.

Она взглянула на своё отражение в баке с водой.

— Мама… — выдохнула она. — Я Шрек. Шрек, причём версия «до таблеток от прыщей».

Пелагея, которую привели посмотреть на чудо-маму, стояла в дверях, вцепившись в косяк.

— Матушка? — дрожащим голосом спросила девочка.

— Нет. Лесной демон. Беги, дитя. Шучу. Иди сюда, я живая, — Милана попыталась улыбнуться, но зубы были тоже зелёные.

Пелагея медленно, осторожно приблизилась.

— Тебя порча взяла? — прошептала она.

— Нет, дитя. Меня… мазь взяла. Неудачно. Очень неудачно.

Пауза.

— А та ведьма, что мазь варила, — мстительно сказала Пелагея, — будет долго хромать. Потому что баба Улита её кочергой по спине ею же оттаскает. Мы это видели.

Милана поняла, что дочь не так проста. И, кажется, умеет ненавидеть. Прежняя хозяйка тела воспитала эту черту. Приятное наследство, ничего не скажешь.

— Ладно, — вздохнула Милана. — Раз мы здесь надолго, то нужно правила. Первое: мы никого без нужды не бьём. Даже ведьм. Даже кочергами.

— Даже если они зелёное варят? — недоверчиво спросила девочка.

— Даже если зелёное варят, — с твёрдостью ответила Милана. — Второе: учишь меня всему, что тут знать должна. Кто враг, кто друг, кого лечить, кого бояться и где прячут мёд. Без мёда я тебе не мать.

Девочка медленно, но впервые искренне улыбнулась.

— Мёд за печью. Во втором горшке. Я покажу.

И тут Милана поняла:

Если жизнь даёт тебе зелёную кожу — требуй мёда.

Они мылись долго. Смех Пелагеи звенел под потолком, как детский колокольчик. Зеленое сошло не до конца, волосы отливали болотом, но хотя бы лицо снова было человеческим, а не гоблинским.

Выходя из бани, Милана подумала:

«Ничего. Я тебя умою, Милана. Я тебя вылечу. Клянусь врачебной клятвой, молоком за печью и твоими новыми зелёными волосами».

* * *

Баня становится полем боя, а доверие — тёплой водой

Пар ударил в лицо так, будто кто-то пригоршней кинул в неё кипяток. Милана — ещё утром Людмила, ухоженная, стройная и вполне уверенная в своих знаниях санитарных норм — стояла посреди просторной бревенчатой бани, зелёная с головы до пят, как капуста, над которой колдовал слишком вдохновлённый повар.

Пелагея, прижав к груди деревянное ведёрко, таращилась на мать так, будто та явилась неведомым чудищем из страшной сказки.

— Мамка… ты… это… ты хто? — наконец спросила она тихо, словно боялась, что ответ укутает её тоже в зелёный цвет.

— Тролль, доча, — устало сообщила Милана, поддевая с себя зелёные пряди, сползающие с волос. — Тихий домашний тролль, только что выползший из болота старших медсестёр.

— Тро… кто? — Пелагея захлопала глазами.

— Большая зелёная беда, — пояснила она, — не переживай, безобидная. Хотя, если кто-нибудь снова подкрадётся ко мне с настойками, не ручаюсь. Может, и укушу. Профилактически.

Пелагея осторожно сделала шаг ближе, ещё один, потом сунула ведёрко на пол и вдруг обняла Милану за талию.

— Мамка, не плачь. Хорошо? Ты просто… ты просто стала зелёная. Бывает.

Милана хмыкнула. Ей, бывшему фельдшеру, пережившему ночные смены, реанимацию, людей, способных орать на всю приёмную за недолитый физраствор, — ей хотелось смеяться. Но почему-то вместо смеха горло перехватило. Она коснулась макушки дочери