Носители совести - Сергей Чекмаев

Как ветер, ревущий над вольным простором.

Как айсберг, плывущий в туманную ночь.

Как споры с судьбой – бесконечные споры,

В которых никто не сможет помочь…

И в грезах своих ты не знаешь покоя,

И гонишь мятежные мысли ты прочь.

Из ночи – опавшего желтой листвою,

Тебя не поднимут ушедшие в ночь.

Захочешь ты стать вдруг серебряным морем

И плыть лабиринтом подводных знамений.

Но море не вечно, поймешь это вскоре, —

Как мысли твои в час ночных пробуждений.

Как ветер, разбитый о черные горы.

Как айсберг, распятый на теплых теченьях.

А вечны бывают лишь споры с судьбою,

В которых не встретишь к себе снисхожденья…

Дрожащие руки неверный маршрут

На карту твою нанесли.

И вот ты, как тряпка, как клоун, как шут! —

Шагаешь по краю судьбы.

В театре ты куклой чьей-то не стал бы,

Такую судьбу заменив на другую,

Но строят владыки себе пьедесталы

Хватая, все, что под рукою.

Ну, кто бы подумал, что тот, кто ведет

Других за собой, был неправым?

И вот, между нами ревущий поток.

Я – с этой. Вы – с той стороны переправы.

Ты славы чужой не хотел быть помостом,

И будешь стоять, когда крикнут – беги!

Неважно, каким средь толпы вышел ростом,

Но правдой ты выше толпы.

Пусть кто-то из правильных, точных по ГОСТу

Попробует тронуть вдруг струны мои!!!

На вере своей настоять так непросто,

Шагая по краю судьбы…

Над землей, там, где звезд сияние —

Расстояния, расстояния.

А под ними, густыми туманами —

Одиночество сплошь с обманами.

Если счесть все таблицы древние,

Не последние мы и не первые.

Только стоит найти минутку —

Обращать все сомненья в шутку.

Что же горестями и метелями

Нам отмеряно, все отмеряно.

И успеть бы закрыть все двери —

Так вернее, оно вернее…

– Невесело как-то. В деле еще несколько листов подшито, так и в них – тоска сплошная.

– Ну, а я тебе что говорю! Один на даче, зима, темень, ветер воет… Прежние награды не радуют, слава – тлен, жизнь не удалась. Чем не повод хватануть водки до полной анестезии?

– Ты себе хорошо представляешь трезвенника с хронической болезнью печени, который держит дома спиртное бутылками?

– А, оставь. И не такое бывает. Может, для гостей держал, может, подарил кто, не зная о болезни. Всякое бывает. А! Вот смотри, еще четыре строчки. В самом низу листа, последние строчки даже загибать пришлось, чтоб влезло.

Снова осень. Стучится в закрытые двери.

Открывать не хотелось, да видно придется, —

уже не впервой.

Листья клена, тень дарящие летом, давно пожелтели.

Вот сорвался один, и слетел, увлекая других за собой…

– Слушай, Михаэль! – Арсения осенила так неожиданно, что он едва не хлопнул себя по лбу. – В протоколе вскрытия указано, что в крови следов алкоголя достаточно, так?

– Именно.

– А кто-нибудь проверял: есть ли остатки спиртного в желудке?

– Э-э, вспомнил! – эксперт усмехнулся. – Пока его обнаружили, пока до нас довезли, знаешь, сколько времени прошло? Да и умер он не так, чтобы сразу, как напился, минут через сорок примерно, я тебе по опыту говорю. В акте я, конечно, ничего такого не писал, это лишь мое предположение. Короче, желудок мы осмотрели, как положено.

– Ну и?

– Не было там ничего.

– А!

– Что «а»? Отсутствие алкоголя ничего не доказывает. Может, его и не было, а может, давным-давно усвоился. Растворился в крови и побежал к мозгу, к сердцу, печени.

– То есть выяснить напился ли он сам или ему вкололи лошадиную дозу спирта невозможно?

– Насчет «вкололи» – я тебе говорил. Следов нет. Но могли силой в рот влить. Или подмешать куда-нибудь. Но предупреждаю сразу – здесь ты ничего не докажешь. Даже если опять потребуешь эксгумацию.

– Лады, Миха, все понял. Пиво с меня.

– А то! – эксперт хмыкнул. – И сауна!

– Помню, помню… Как только – так сразу позвоню. Идет?

– Жду. Не пропадай.

Арсений сделал в блокноте пометку: «Пиво для Жадовского и договориться насчет сауны». Поставил в конце три восклицательных знака и подчеркнул.

Потом открыл чистую страничку и быстро набросал схему: от фамилии Круковский, обведенной кружочком, в разные стороны тянулись стрелочки: «свидетель с перестрелки», «Движение пенсионеров», «Лин Шаллек», «студенты», «Алина». Почти все они были перечеркнуты. Кроме двух последних. Арсений положил перед собой блокнот и задумался.

– Вот сорвался один… – повторил он.

«Алина – редкое имя. Сколько работниц детсада носят его?»

– Вот сорвался один и слетел, увлекая других за собой…

«Братки из Балтийске, раненый Ковалечик, всего на двое суток переживший „коллег“, Круковский, Шаллек, Левера…»

Кто-то упорно обрубает все ниточки и связи этого дела. Но кто? Кому выгодна смерть одинокого пенсионера и дряхлеющего певца имперской мощи?

За окном бушевал июнь, солнце припекало от души, и не помогал даже легкий ветерок, что доносился со стороны моря…