Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

– А что ты там забыл, на этом чертовом руднике? Зачем тебе туда? – спросил я на ходу.

– Рабам нужны кое-какие вещи, а кроме того, я, вероятно, смогу раздобыть продукты, чтобы приготовить для тебя блюда получше.

– Меня эта идея вовсе не привлекает.

– Но, доминус…

– Я сказал – нет!

Я пребывал в отвратительном настроении и пригрозил ему двадцатью ударами хлыста, если он будет и дальше настаивать, а потом удалился в свой паланкин и задернул занавеси.

Мне не хотелось, чтобы Сервус отлучался так надолго, потому что внутри Подковы я мог, по крайней мере, следить за его движениями. Вспомни, Прозерпина, его слова, которые я услышал, когда валялся пьяный на вилле наместника Нурсия. Я позвал к себе Ситир и, уединившись с ней в моем паланкине, поведал ей все, что накопилось у меня на сердце:

– Ты пригрозила, что прикончишь меня, когда я непочтительно отозвался о Гее, Сервус желает смерти мне и всем патрициям вообще, а братья Палузи собираются заколоть меня и закопать где-нибудь в пустыне! Есть ли в Африке человек, который бы не хотел меня убить? – завопил я. – А мой единственный защитник – безоружная женщина, которая ходит в чем мать родила и носит только каменное кольцо на щиколотке! – Я посмотрел ей в глаза. – Мне даже неясно, зачем тебе хранить верность Туллию, но я хочу знать наверняка, есть ли у меня хоть какая-то защита от удара в спину. Скажи мне: ты тоже желаешь моей смерти?

– Если бы это было так, птенчик, – ответила она своим невозмутимым тоном ахии, одновременно суровым и нежным, – ты бы уже давным-давно перестал дышать.

* * *

На следующий день в рассветный час меня разбудили голоса, раздававшиеся снаружи, по другую сторону от занавесей паланкина. Сервус говорил не очень громко, но был совсем близко, и поэтому я расслышал весь его разговор с Ситир.

В голосе Сервуса звучало раздражение:

– Вот уже тысячу лет ахии путешествуют по миру, вслушиваясь в самые благородные чувства, рождающиеся в людских сердцах, и защищают слабых, чтобы справедливость восторжествовала. Кому, как не тебе, это знать? – Здесь он замолчал, однако Ситир ему не ответила. – Но то, чем вы занимаетесь, – это не справедливость, а насилие в качестве милостыни. А милостыня ничего не решает, и вот тому доказательство: прошла уже тысяча лет с тех пор, как Темные Камни выбрали первого ахию, а бедняки продолжают быть нищими и угнетенными, в то время как богачи разбогатели еще больше и еще сильнее угнетают простой люд. Никогда еще мир не был так несправедлив.

Я и раньше слышал, как Сервус обращался к Ситир, которая никак не реагировала на его слова, хотя и не прерывала его. Насколько я понял, Сервус считал, что ахии неправильно используют свои выдающиеся боевые способности (то, что они были выдающимися, еще предстояло доказать: за все время нашего африканского путешествия мне пока не представилась возможность увидеть Ситир в действии). Как бы то ни было, теоретические разногласия между монахами Геи и Сервусом, которые стоили ему исключения из ордена, сводились к следующему.

Ахии бродили по свету, вооруженные своими уникальными способностями, как физическими, так и духовными. Когда их тончайше настроенные чувства воспринимали волнение и благородный гнев, они бросались на защиту людей, испытывавших эти эмоции. Например, если разбойники нападали на дом крестьянина и его ужас доходил до ахии, тот являлся и убивал преступников. Но при этом священники Геи думали, что их верования не должны влиять на дела мирские или, по крайней мере, что служителям богини не полагается выступать на политическом поприще. В чем же проблема? А вот в чем: если ту же самую семью крестьян, чью жизнь и имущество ранее защитил ахия, позднее выгонял с их участка какой-нибудь публикан за неуплату неоправданно высоких налогов, ахия и пальцем не шевелил. И если тот же самый крестьянин в отчаянии убивал сборщика налогов ударом топора, согласно нормам Геи, ахия мог лишь наблюдать, как беднягу распинают на кресте. Вот что имел в виду Сервус, обращаясь к Ситир с обвинениями:

– Разве чувство отчаяния в сердце человека, на которого нападают разбойники, отлично от того, что испытывает он, когда его обирает публикан?

Однако Ситир Тра хранила молчание. Разреши мне, Прозерпина, рассказать тебе об одном обстоятельстве, чтобы ты могла понять ее поведение: ни один ахия не последовал за войском Катилины и не согласился встать в его ряды, хотя тот, как стало известно впоследствии, обещал монахам Геи на веки вечные пост великого понтифика в Риме и превращение их верований в официальную религию Республики!

Еще в годы своего обучения в секретном монастыре Сервус заметил это противоречие. Ты же помнишь, Прозерпина, что он был человеком образованным, заведовал библиотекой монастыря и имел доступ ко всем источникам мысли нашего времени. Поскольку монастырь находился к западу от Дамаска, туда стекались все знания как Запада, так и Востока. Чтение развило в нем способность критически относиться ко всему, и его взгляды неизбежно вступили в противоречие с официальной линией религии Геи. По мнению Сервуса, ахии должны были бороться с несправедливостью во всех ее проявлениях, не делая никаких исключений, а потому и со злоупотреблениями, творимыми в рамках законов. Но нам известно, как ведут себя священники любой религии: никто из них не хочет ссориться с местными властями, и монахи Геи не были исключением. Если бы ахии начали убивать публиканов, в скором и даже в очень скором времени Республика объявила бы религию Геи враждебной народу и римскому Сенату. Поэтому монахи изгнали Сервуса за еретические взгляды и отступничество.

Я откинул занавес и вышел из паланкина. Сервус удивился моему появлению и понял, что я слушал его речи.

– Твои доводы в защиту бедных и обездоленных, Сервус, великолепны, – заметил я, – но ты забываешь об одном: о человеческой низости.

Видя, что он не понимает меня, я продолжил:

– В то же самое время, когда ты прилагал все усилия, чтобы стать ахией, ты постепенно изменял свое отношение к религии Геи. А теперь скажи мне: если бы в день испытания один из Темных Камней обхватил бы твою щиколотку и ты, соответственно, был бы посвящен в ахии, ты сейчас рассуждал бы так же? Не думаешь ли ты, что, если бы мечта твоей жизни исполнилась, ты бы никогда не стал защищать так яростно свои еретические мысли?

Мои слова оскорбили Сервуса, и он, покраснев от гнева, глядел на меня с ненавистью.