Фаворит. Русские не сдаются! - Денис Старый

Рядом с моим шатром — и палатками, где проживал личный состав моего отряда — не было ни одной мусоринки. И Кашин прав, время такое, что обёрток, целлофановых пакетов, даже и окурков не встретить. Вот он и поражался моему напору по чистоте. Но я не мог сразу отказаться от нарративов будущего, когда любая лесная поляна вблизи пяти километров от спального района имела кучи мусора.

Но рядом с нами не было битых горшков, каких-нибудь ниток, портянок брошенных, остатков пищи. Не наблюдалось и кругляшей конских. Кони были… Нам выделили, ибо приписаны мы к драгунам, а тут без коней никак. А кругляшей не было. Убирали. Пусть для солдат и не было понятно, зачем. Ясно, что меньше мух, но все равно, зачем…

— Сержант Кашин, дежурства распределены? — недовольным тоном спрашивал я на почти на каждой вечерней проверке.

А потому что даже в таком, маленьком, сплоченном, коллективе, где я, между прочим, командир, все равно мои новшества встречали с непониманием. И сержант Кашин был тем, кто выражал общее солдатское мнение.

Может и не стоило слушать, но я хотел взращивать единомышленников, соратников, а не подневольных исполнителей. Наивно? Так с пониманием человека из будущего многое наивно в прошлом. Может только в чуть меньшей степени, чем наивным выглядел бы человек из прошлого в двадцать первом веке. Хотя… видеоролики научился бы перекручивать и все… в социуме.

— На ентот… ну… пищеблак… вот… идут Фралов, Морочко… — сержант сообщал мне распределение дежурных на ночь и на следующий день.

Примерно посередине палаточного полукруга у нас стоял пищеблок. Здесь были оборудованы два кострища, выставлены рогатины, на которых висели, мытые с песком и мылом, два котла. Отдельно стояли кувшины с прокипячённой водой — единственной, которую я разрешал людям пить. Рядом имелся и небольшой навес для дров. Всё же уже было два серьёзных дождя, и все поняли, что сухие дрова надо беречь, не то костра не разведёшь.

Это было понятно и раньше, но должно прозвучать волевое решение и красное словцо, чтобы солдатская лень испугалась сквернословия лица начальствующего и уступила место трудолюбию. Сила убеждения не работала, если она не вооружена матом или даже затрещиной. Да, не только демократия была в нашем маленьком, но гордом подразделении. В какой-то момент я был вынужден и силу применить. Ну если нельзя иначе?.. И если авторитет меня, начальствующего вдруг попробовали поставить под сомнение.

— Построение завершено. Всем постовым на посты! Иным спать! — так заканчивалось каждое наше вечернее построение.

Конечно же, всё обустройство было достаточно скромным, выглядело — не сказать, что эстетично. Но держалось крепко, и все конструкции были функциональными. Примерно такой лагерь я хотел бы видеть, куда бы нас ни забросили. Или даже лучше, но для этого было бы неплохо соорудить рукомойник, найти достаточно ветоши, мыла… а мыла побольше. Пусть оно и стоило недешево.

А ещё мы позаботились о безопасности. Не поленились, выпилили и срубили немалое количество рогатин, которые были способны остановить не только конницу, но и человека. Были у нас и замаскированные ямы. Так что даже если бы и не было организовано дежурство, то подходящие в ночи враги должны себя обозначить криками боли.

Вряд ли наслаждение получат даже любители петухов, если сядут своей французской задницей на заострённый кол, поджидавший такого гостя на дне ямы. Соседей, кстати, мы предупредили, чтобы к нам не шастали, потому что есть ловушки. Ну и днем караулы солдат всегда смотрели за теми, кто подходит к нашему уголку санитарно-гигиенического рая.

И я был даже горд, горделив, что пленник, которого мы вели в лагерь, крутил головой и был заинтересован нашими строениями. Будто бы и позабыл, что пленный и что его участь может стать незавидной, вплоть до того, что француза этого не станет. Странная для меня эмоция — гордыня. Нужно все же брать свой нрав в узду, свой норов.

Француз, судя по тому, как он рассматривал территорию, обращая внимание на скошенную траву, был немало удивлен. Но ничего, это не последнее впечатление лягушатника у меня в гостях.

— Welche andere Sprache als Französisch sprechen Sie? [нем. На каком языке, кроме французского, вы говорите?] — спрашивал я француза на немецком.

Не может быть, чтобы такой франт, а он был чуть ли не майором, не знал ещё хотя бы одного языка, кроме французского. Пора мне уже начинать учить знаки различия. Даже в своих не могу определить, где прапорщик, а где и ротмистр. Так можно и в лужу сесть, или нарваться на неприятности.

— Мне проще говорить на английском, — обрадовал меня француз, перейдя на знакомый мне язык.

Английский мне понятнее. Нужно бы, конечно, подучить и французский. И тогда мог бы хвалиться, что пять языков иностранных знаю. Ведь у меня относительно неплох испанский — в прошлой жизни три года на Кубе прожил, кое в чём товарищам помогал в Заливе Свиней. Ещё польский — так себе, на бытовом уровне, но с товарищами во время работы в Варшаве поднаторел. Так что я полиглот. А вот французский не знаю. Только кое-что могу понимать, и то, скорее, благодаря знанию других языков.

— Итак, кто вы? — задал я первый вопрос на английском.

— Вы не можете меня допрашивать. Вы унтер-лейтенант, я — майор. Требую к себе особого отношения и разговора с равным по званию, — запротестовал француз.

Я посмотрел на этого франта, который решил в лесу порезвиться и попутно, лишь чуть отвлекшись, убить меня и сержанта. А после, наверняка как ни в чем ни бывало он вновь отправился бы исследовать лес и зарисовывать каждый камень и поваленное дерево. Это как… пнуть котёнка, когда спешишь по делам.

Мерзко. Особенно должно быть обидно котёнку, взлетающему в небеса не по своей воле. Ведь он не был целью. Просто попался, как гриб на дорожке. Получается, что я — ядовитый мухомор? Прижучил-таки французика!

— Не хотите говорить с унтер-лейтенантом? Я просто убью вас. Никто не видел, как вас вели в мой шатёр. И находимся мы отдельно от остального войска. Так что… — я встал, вдохнул поглубже и вдруг заорал: — Я ненавижу… ненавижу французов! Вы убили моего лучшего друга, француз увёл у меня любимую женщину. Она была… беременной от меня, но он ее… Я ненавижу французов!

Да, словно актёр, жаждущий получить позолоченного мужика на подставке с именем Оскар, я теперь играл истерику. Я наседал на пленного, выпучивал глаза, всячески