Станция плененных - Анна Муссен

— Значит, никому нет дела до пропавших? — спрашиваю я, принимая свои оковы.

Я не слышал о том, чтобы в метро пропадал целый поезд. Как не слышал о том, чтобы кто-то искал пропавших. А раз так…то помощи ждать будет не откуда.

— В лагере безопасно, — говорит Князь, защелкивая на моем запястье браслет. В кулаке я сжимаю свой первый жетон. — Это я гарантирую.

Значит, за его пределами мою безопасность не гарантирует никто.

Часть седьмая

Прошлое. Год второй. Воспоминание девятое — Сбой

Шух. Шух. Шух.

Вентилятор на потолке гоняет теплый воздух и совершенно не помогает изгнать из комнаты духоту. Лежа на выделенной мне койке незнамо сколько времени и не собираясь с нее вставать, я поддаюсь гипнозу старых обшарпанных лопастей светильника.

Шух. Шух. Шух.

Они крутятся под потолком не по своей воле, совершенно бессмысленно, ничего не в состоянии изменить. И я как эти лопасти, такой же беспомощный и жалкий.

Шух. Шух. Шух.

Единственное окно в комнате наглухо запаяно, лишь двойная форточка является своеобразным мостом между мной и улицей, и относительно свежим воздухом. О наступлении очередного дня лагерь оповещает утренняя задорная песенка, как в каком-то пионерском лагере:

Вдох глубокий, руки шире,

Не спешите, три-четыре!

Бодрость духа, грация и пластика.

Общеукрепляющая,

Утром отрезвляющая

(Если жив пока ещё) гимнастика!

Ну ладно, может Высоцкого с его «Утренней гимнастикой» в пионерских лагерях и не слушали, спорить не стану. Но от этой музыки тошнит не хуже чем от американских горок после выигрыша в бургерной ста баксов за уничтожение трех килограммов булок и бифштексов смачно смазанных соусами. Не хватает во всей этой позитивной вакханалии лишь поднятия флага лагеря на флагшток, да зарядки всем отрядом под лучами нагревающегося с ночи солнца. Солнца, правда, в этом городе нет, да и задорная песенка сводит с ума, раздражая своей звонкостью. И о чем только думает Князь, когда включает подобное каждое утро?

Наверное, он в большей степени садист.

Возможно, слегка латентный.

Шух. Шух. Шух.

Если сравнивать меня с лопастями этого несчастного источника тусклого света, мое положение более выигрышное. Я хотя бы имею возможность выходить из этой комнаты. Пусть в последние несколько дней я и предпочитаю мумией лежать и не шевелиться. От сна на жестких кроватях кости уже давно не ломит, к этому я привык. Так что никаких неудобств не испытываю. Раз-два в день кто-нибудь — чаще всего Тоха — проверяет, не помер ли я.

Шух. Шух. Шух.

А может, уже стоило?

Сколько еще будет продолжаться это издевательство под названием «выживание» не знает никто. Усталость от такой жизни скапливается и тяжелым грузом давит на голову, иногда хочется просто взять и не проснуться, в надежде, что тогда все это закончится. Но сколько бы ночей подряд я не желал такого для себя исхода, эта идиотская песня пробуждает меня ото сна каждое утро.

Я здесь застрял.

Шух. Шух. Шух.

Если вы в своей квартире —

Лягте на пол — три-четыре! —

Выполняйте правильно движения!

Прочь влияние извне —

Привыкайте к новизне,

Вдох глубокий до изнеможения!

Шух. Шух. Шух.

По моим подсчетам я здесь уже больше года.

Царапать что-либо в попытках не запутаться в прожитых здесь днях я не стал, да и кто разрешит мне портить в комнате стены? В одной из первых вылазок я отхватил себе исписанную химическими формулами тетрадь. Ничего не смыслю в химии, но листы в клеточку, оставшиеся чистыми и не запачканными чернилами я храню как некое сокровище. Пусть никто на нее и не зарится. Отметки я начал делать не сразу, так что погрешность в несколько дней допускаю. Одна черточка — один день. И на вчерашний день таких черточек в тетради было четыреста семьдесят три.

Четыреста.

Семьдесят.

Три!

Чертовых 473 дня моей жизни в этом Богом забытом месте!

Шух. Шух. Шух.

Успокаивает лишь то, что эти лопасти здесь дольше.

— Костя, поднимайся, сегодня банный день!.. Пролежишь еще немного, и для тебя горячей воды в душевой не останется, — доносится до меня голос Тохи из коридора.

И сегодня я встаю. Словно на автомате.

Шух. Шух. Шух.

Опускаю на пол ноги, всматриваюсь в грязные швы между кафельными плитами. Тянусь к штанам, затем к ботинкам. Надевать что-то сверху не имеет смысла, лишь сделаю лишние телодвижения. Все равно через несколько минут одежда вновь будет свисать, перекинутая через поручень в душевой, да и стесняться тут некого. Хоть голым до душа иди — всем наплевать.

Но держать личные вещи под рукой как-то надежнее.

Шух. Шух. Шух.

Разговаривать не надо —

Приседайте до упада.

Да не будьте мрачными и хмурыми!

Если очень вам неймётся —

Обтирайтесь, чем придётся,

Водными займитесь процедурами!

В свое отражение в зеркале я стараюсь не смотреть, боюсь того человека, который посмотрит на меня из него. Я знаю, что это я. Понимаю головой, но у того Кости, что смотрит на меня из зеркала слишком бледная кожа из-за недостатка солнца, впалые щеки. Темные круги под глазами. И взгляд мертвеца.

Вода из кранов еще течет теплая. Не горячая, как если бы я встал часа два назад. Но и не холодная, если бы пришел сюда минут через тридцать. Интересно, это только мне кажется, что горячей воды в последнее время нам подают все меньше и меньше? Или это уже какая-то паранойя?

— Эй, у тебя мыло еще есть?

В спину бьет сквозняк, и я оборачиваюсь назад.

Открывший дверцу моей душевой Тоха смотрит на меня, щуря один глаз. Вода стекает по его волосам ко лбу, затем по тому глазу, что он щурит, и вниз к подбородку. Такое вторжение в личное пространство в школе воспринялось бы кем-то со стороны свистом и смехом, но в лагере стесняться некого. Бояться? Возможно. Но уж точно не Тоху.

— Нет, закончилось несколько дней назад, — говорю я.

Льющаяся сверху вода становится прохладнее.

— Черт! — искренне возмущается он. — На, вот, возьми.

Он протягивает мне полупрозрачный, не больше пары миллиметров в толщину кусок мыла.

— Хоть немного помоешься.

— Себе оставь, — говорю я. — И дверь закрой. Холодно.

— Холодно ему, — корчится Тоха, но дверцу закрывает.

И через несколько секунд я слышу со стороны его полный злости вопль:

— Холодно!

Закончилась и теплая вода.

В комнату я возвращаюсь бодрым, холодный душ отрезвляет готовившиеся отойти в мир иной клетки. Но мне от этого не легче.

— Костя, собирайся! Через двадцать минут встречаемся у ворот!

Тоха все еще воспринимает эту