Хроники новуса - Наталья Викторовна Бутырская

я выторговал себе неделю. Через семь дней Воробей наверняка прогонит меня прочь. Надо стать сильнее! Не так, как новус, конечно, хотя бы чтоб добраться до родной деревни, а оттуда до схрона с монетами рукой подать. Жаль, что заветные слова никак не помогали и не излечивали раны.

Я начал с малого — ходить вдоль стены, придерживаясь рукой. Вот ведь странно — хлестали меня по спине, а ослабли ноги. Дышать тяжело: каждые три-четыре шага я останавливался, чтобы перевести дух. А еще голод терзал так, что в глазах темнело. За кружку молока я готов был отдать последние портки! В деревне-то я пил его вволю и ел досыта. Не лучше ли было потерпеть? Ну, забрал бы староста мое хозяйство, но ведь не заморил бы голодом и не запорол бы насмерть! Всего-то надо было дождаться дня Пробуждения!

К ночи в дом начали подтягиваться ребята. Все они вздрагивали, завидев здоровенный синяк Воробья, а после кидали на меня злобные взгляды. Кто-то притащил хворост, кто-то — немного ячменя, кто-то добыл тушку не то кролика, не то кошки, и вскоре потянуло запахом нехитрого варева. Я едва не захлебнулся собственной слюной, ведь сегодня я еще не ел, пил одну воду.

Хоть Воробей ничего не положил в котел, его похлебкой угостили. Всяк тут старался, как мог, но у всякого случаются дурные дни, потому с неудачниками принято было делиться. Правда, лишь до поры до времени. Если кого-то уличали в лени или жадности, его избивали и вышвыривали на улицу. Кроме меня.

Сверчок прав. Я немало задолжал Воробью.

Глава 18

Спустя пару дней комната стала мне мала. Поначалу сил едва хватало на один круг, при том весьма медленный круг, с частыми остановками, на следующий день я смог пройти больше, а на третий рискнул выбраться наружу.

Последний месяц осени. Как неожиданно он пришел! Стены домов подернулись белой дымкой, таявшей от малейшего прикосновения, по улицам гуляли холодные, пронизывающие до костей ветра. А я вновь остался без башмаков, шапки и плаща.

Ковыляя по унылому пустынному околотку, я боялся, что меня кто-нибудь признает. Госпожи Бриэль я б не испугался, да и торговец шерстью тут явно расхаживать не станет, а вот золотари могли и не успокоиться. Прежде я думал, что цеха лишь обучают людей ремеслу да помогают при случае, но Воробей рассказал кое-что еще. К примеру, если в город забредет бесцеховый умелец, который возьмется за работу, запросив малую плату, цех такого не потерпит. В лучшем случае, его выгонят из города, в худшем, зарежут где-нибудь в темном переулке.

— В том и есть сила цеха! — пояснял Воробей. — Неужто богатый торговец испугался бы одного золотаря? Нет. Принудил бы его надрываться за пару медяков, а то и вовсе бы притопил в своей канаве. Но против всего цеха не попрешь. Стоит обидеть одного из них, как весь город окажется по уши в дерьме.

— А почему торговцу ничего не было? — спрашивал я. — Он же знал, что я не в цеху. Значит, и он пошел против обычая.

— Всяк ищет свою выгоду, и против этого никто ничего сделать не может. Нельзя заставить людей платить за товар больше, если они могут отыскать дешевле! Потому проще наказать продавца.

Я думал, что у нас в деревне затаились хитрецы и злодеи, а в городе вон еще сложнее. Столько всяких условностей, о которых все знают, но редко говорят вслух.

Каждый день я выползал из дому и ходил по улицам до изнеможения. Воробей, видя мои старания, пощедрее наливал вечернюю похлебку, хоть мой голод так и не унимался. Дошло до того, что я пускал слюни на пролетающих ворон и голубей. Жаль, крысолов не научил меня ставить ловушки на птиц! Как хорошо было бы поесть супа с голубятиной, разгрызть и обсосать каждую мелкую косточку. Я почти бредил едой. Один раз даже сходил к северным воротам и попытался поймать крысу, там их вроде ядами не травили, но у меня не было ни капканов, ни зерна для приманки, да и двигался я еле-еле.

Никто меня не признавал. Наверное, потому что я сильно истощал и ковылял, как старик. Волосы за месяц свалялись в колтуны, рваньем на мне побрезговал бы даже самый отчаянный нищий, так что прохожие отводили глаза и брезгливо морщились. Один добрый человек даже швырнул медяк, я тут же купил толстый ломоть самого грубого хлеба и проглотил, толком не заметив. Как поверить, что у такого припрятано серебро? Я бы и сам себе не поверил.

Когда ушиб на лице Воробья потускнел, а синева перешла в желтизну, пришло время для похода за серебром. Вор поглубже натянул шапку, чтобы скрыть отсутствующее ухо, как бы невзначай показал ножик, закинул суму на плечо и кивнул, мол, веди.

Пятка не смогла смолчать:

— Заведет тебя к долгору и бросит. Зря за ним идешь.

Воробей даже не оглянулся. По нему было видно, что он не особо надеется на добрый исход, но не передумает. За эту неделю он не добыл ни медяка, я и то его в этом переплюнул, а во второй раз Угорь его не простит.

Мы молча вышли за городские ворота и побрели по замерзшим за ночь комьям. Я немного окреп, распрямился и, хоть ни капельки не потолстел, мог уже немало пройти за раз. Только вот я привык ходить по выглаженным каменным улочкам да по дощатым настилам, которые будто вырастали по осени из грязи, а тут изрядно разбитая телегами дорога, только успевай подымать колени повыше и переступать из колеи в колею да из рытвины в рытвину.

Умучавшись, мы перебрались на траву вдоль дороги. Там тоже было не гладко, под сухой травой не углядеть кочки да ямы. Так что не успели мы пройти и треть пути, как я начал задыхаться да спотыкаться. Пот лил ручьем и тут же прихватывался холодным ветром. Меня начало знобить, застучали зубы и посинели ногти на руках. Ступней я почти не ощущал, порой даже нарочно пинал какой-нибудь комок, чтоб что-нибудь почувствовать.

Воробей шел с угрюмым видом, то и дело озирался по сторонам да спрашивал, далеко ли еще идти. Я же понимал, что к полудню мы явно не доберемся, а значит, вернуться в город до темноты тоже не успеем. А я ведь не хотел вести его в мою деревню, думал, обойти стороной и вывести к лесу напрямик с