Золотая лихорадка. Урал. 19 век - Ник Тарасов

Он был прав. Хромой, очевидно, имевший какой-то опыт в разбойничьих налетах, пытался организовать подобие боевого порядка. Но он вел своих людей по тропе, как скот на бойню, и это было его роковой ошибкой.

— Ждем, — прошипел я, чувствуя, как адреналин ледяной иглой впивается в позвоночник. — Пусть подойдут ближе. К первым самострелам.

Факелы приближались. Я уже мог различить отдельные лица: бородатые, одутловатые, с мутным, пьяным блеском в глазах. Это был сброд, который кто-то собрал по всем кабакам и притонам, пообещав легкую наживу. Они не были солдатами. Они были стаей шакалов, и именно так с ними и нужно было поступать.

Первый звук был негромким. Сухой, резкий треск, будто кто-то наступил на гнилую ветку. За ним последовал сдавленный вскрик и глухой удар тела о землю. Один из факелов качнулся и погас.

— Есть, — выдохнул Игнат. — Первая яма.

Толпа на мгновение замерла. Голоса стихли.

— Ты чего там, Митька⁈ — нервно крикнул кто-то из темноты. — Под ноги смотри, орясина!

Ответа не последовало. Только тихий, жалобный стон со дна невидимой в темноте ямы. Это подействовало на них сильнее любого выстрела. Невидимая, беззвучная угроза, притаившаяся под ногами.

— Стоять! — рявкнул Хромой, и его голос эхом разнесся по лесу. — Что за чертовщина⁈ Осветить все вокруг!

Они сгрудились, выставив факелы вперед, пытаясь пронзить светом мрак. И в этот момент сработала вторая ловушка.

Тот, кто шел по левому флангу, очевидно, решил срезать путь и шагнул с тропы в сторону. Он задел тонкую, почти невидимую бечеву. Раздался скрип натянутого дерева, свист, и огромное бревно-«еж», привязанное к согнутой березе, с чудовищной силой рванулось наперерез, сметая все на своем пути. Я услышал треск ломаемых веток, панический вопль и хруст, от которого кровь застыла в жилах. Двое или трое нападавших были сметены, как кегли. Один из них кричал, пронзительно, по-бабьи, и этот крик, полный боли и ужаса, стал спусковым крючком для паники.

— Назад! Назад, черт бы вас побрал! — заорал кто-то, и строй смешался.

Они бросились бежать. Не вперед, не назад, а врассыпную, в спасительную, как им казалось, темноту леса. Прямо в объятия наших ловушек.

Лес ожил. Он наполнился криками, руганью, звуками падений. Кто-то с воем провалился в яму. Кто-то, зацепившись за петлю, с матерным воплем взлетел в воздух, повиснув вниз головой и беспомощно размахивая руками. Их уверенность испарилась. Они больше не были охотниками. Они стали дичью в чужом, враждебном лесу, который, казалось, сам ополчился против них.

— Вперед! За мной! — кричал Хромой, пытаясь собрать остатки своей банды. — Не разбегаться, твари! Вперед, к дому! Их там горстка!

Несколько человек, самые отчаянные или самые глупые, послушались его. Они сбились в кучу и ринулись по тропе, которая вела прямо к нам. Человек десять, не больше.

Игнат посмотрел на меня, и в его глазах я прочел немой вопрос. Я кивнул. Пора.

Первый из бегущих, размахивая факелом, налетел на бечеву самострела. Я не видел, как это произошло. Я только услышал короткий, сухой щелчок и тут же — сдавленный, булькающий хрип. Мужик, бежавший третьим в цепочке, вдруг молча ткнулся носом вперед, выронил факел и завалился набок. Из его груди торчало толстое, заостренное копье.

Это сломало их окончательно.

Увидев, как их товарищ беззвучно умирает от невидимого удара, они замерли. А затем с воплем ужаса бросились назад, натыкаясь друг на друга, падая, проклиная все на свете.

— Сейчас, — прорычал Игнат, и в его голосе было предвкушение жнеца, вышедшего на созревшее поле.

Он выскочил из-за нашего укрытия, как медведь из берлоги. В его руках был не нож, а короткий, тяжелый топор, который он всегда держал у своей лавки. Те, кто был ближе всего к нам, ошалело обернулись на выросшую из темноты фигуру. Они не успели даже поднять свое оружие.

Первый удар топора был коротким, страшным. Я услышал глухой, влажный звук, и один из нападавших рухнул на землю. Игнат не остановился. Он двигался с невероятной, звериной грацией, его топор мелькал в свете факелов, как смертоносный маятник. Он не рубил сплеча. Он бил коротко, точно, вкладывая в каждый удар всю свою солдатскую ярость. В ключицу, в плечо, в колено. Он не убивал. Он калечил, превращая нападающих в вопящие, беспомощные куски мяса.

Я выскочил за ним. Моей целью был не бой. Моей целью был «язык». Я увидел одного, отставшего от основной группы. Он в ужасе смотрел на Игната, который только что сломал руку его подельнику, и пятился назад, спотыкаясь о корни.

Я рванулся к нему. Он заметил меня в последний момент, выставил вперед ржавый тесак. Я не стал с ним фехтовать. Я просто влетел в него всем своим весом, как таран. Удар пришелся в грудь. Мы оба покатились по земле. Я оказался сверху. Он попытался ударить меня, но я перехватил его руку, вывернул ее и с хрустом впечатал его лицом в прелую листву. Он задергался, захрипел. Я надавил коленом на шею, лишая его возможности дышать.

— Тихо, — прошипел я ему в самое ухо. — Будешь жить. Если будешь умницей.

Он затих, судорожно глотая воздух.

Все было кончено за пару минут. Те, кто мог бежать, уже скрылись в лесу, и их удаляющиеся крики были лучшей музыкой для моих ушей. На тропе и вокруг нее остались лежать человек пять или шесть. Кто-то стонал в ямах, кто-то замолчал навсегда. Игнат стоял посреди этого побоища, тяжело дыша, и с его топора на землю капало что-то темное.

В этот момент со стороны дома раздался выстрел. Один. Потом второй.

— Черт! — выругался я. — Прорвались!

Мы бросились к дому. Мой пленник, которого я тащил за шиворот, спотыкался и скулил.

Когда мы выбежали на поляну, все уже было тихо. У крыльца лежали два тела. Рядом с ними стоял Елизар с дымящимся ружьем. Егор и Михей держали на прицеле еще одного, прижатого к стене сруба. Это были те, кто обошел наши ловушки или кому просто повезло. Они выскочили на поляну, но тут их встретил наш маленький гарнизон.

— Все, командир, — доложил Елизар, перезаряжая ружье. — Эти двое сунулись первыми. Остальные, как услышали выстрелы, дали деру.

Я обвел взглядом поляну. Мои артельщики, бледные, но решительные, стояли с топорами и кирками наготове. Петруха, опираясь на свою палку,