Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон

— Достаточно туго?

— Вполне… по той же причине, Боб, я прекрасно обошлась бы без рассуждений о сифилисе и о том, как он распространяется.

— У меня его нет. Я долгие годы ни с кем не спал.

— И у меня нет. Я тоже долгие годы ни с кем не спала.

— Это как? Вы сказали, что у вас полугодовалый младенец.

— В прошлую встречу. Сейчас ему уже семь месяцев.

— Ладно, пусть семь, но как же вы говорите, будто долгие годы ни с кем не спали?

— Сожительство с мужем я полностью исключаю из рассмотрения.

— Я бы сказал, что это значительная поправка.

— Не сказал бы, если бы когда-нибудь сношался с Этьенном де Лавардаком, герцогом д'Аркашоном.

— Как-то не доводилось, мадам.

— Или доводилось, а ты забыл. Так или иначе, в последнее время он снова со мной это проделывает.

— В последнее время… Вы хотите сказать, что был перерыв после номера второго, а сейчас он нацелился на третьего?

— Для него это номера первый и второй соответственно. Первый, незаконный — ноль, то есть не существует.

— Незаконный — это тот, который был грудным, когда меня отправили в Дандолк, а вас притащили в Дюнкерк?

— Да. А что?

— Просто пытаюсь освежить память, сударыня. Нет надобности так напрягать спину. Ну вот, теперь стало слишком свободно, придётся перешнуровывать заново.

— Не надо. Просто начни застёгивать корсет.

— Боюсь, он немного порвался.

— Я велю зашить. Ну же, быстрей. Я боюсь, что нас обнаружат.

— Не беспокойтесь, я же голый.

— Чем это лучше?

— Если я буду молчать, то сойду за французского дворянина. Все в страхе разбегутся.

— Особенно когда увидят твои шрамы. Они весьма живописны.

— Вы бы так не говорили, если бы представляли себе, как они достаются: всю эту боль, беспомощность, когда месяцами исходишь гноем и не знаешь, будешь ли через минуту жить или умрёшь.

— Ты забываешь, что я родила двоих.

— Пардон. Таким образом, вы вернули меня к прежней теме.

— Какой теме?

— Вы никогда не говорите о незаконном.

— Из чего ты мог бы сделать вывод, что я не хочу о нем разговаривать.

— Я просто задаю вежливые вопросы, принятые между родителями.

— Как поживают Джековы сыновья?

— Джимми и Дэнни растут в полку, как их отец и дядя. Если они не шкодят и не отлынивают от дела (что маловероятно), то сейчас чистят картошку в нашем лагере под Шербуром.

— Они догадываются, что ты шпионишь для Мальборо?

— Какой невежливый вопрос, госпожа герцогиня! Я вовсе не уверен, что шпионю. Ещё не решил, как быть. Никаких донесений ему пока не переправлял.

— Ну, когда решишься, можешь передать их через меня.

— Если решусь.

— Решишься обязательно. Ведь намечается вторжение в Англию, верно?

— Когда ирландские и французские полки весной передислоцируются в самую восточную часть страны и встают лагерем, начинаешь предполагать нечто подобное.

— Ты не сможешь этого допустить. Ты известишь Мальборо.

— Он в опале. Он и его жена с её бесконечными кознями не угодили Вильгельму и Марии. Ему пришлось продать все свои офицерские патенты. Теперь он никто.

— Да, и об этом говорят во всех версальских салонах. Но если французы высадятся в Англии, ему немедленно дадут полк, и ты в этот полк запишешься.

— Раз вы сами всё так хорошо знаете, мадам, буду считать, что ответил на ваши вопросы, и попробую задать встречный: догадывается ли герцог д'Аркашон, что вы — шпионка?

— Ты ошибаешься. Когда-то я шпионила для Англии, теперь — для себя.

— А. Ясно. То есть, если мы пересечём Ла-Манш, вы хотели бы знать об этом для своих целей.

— Ты сказал «для своих целей» так, будто у меня одной в целом свете есть свои цели.

— Ладно, ладно. Чёртова уйма пуговиц, а?

— Ты не жаловался, когда расстёгивал их десять минут назад.

— Двадцать минут назад, мадам, если вы не хотите, чтобы я окончательно упал в собственных глазах! Десять минут, скажете тоже! Неужто я так торопился?

— Может быть, торопилась я.

— Хм… считается, что он бывает тороплив и нечуток, а она хотела бы растянуть.

— Ну, я и растянула его, сержант, когда осматривала на предмет французской болезни. И, надо сказать, далеко пришлось растягивать.

— Вы пытаетесь сменить тему и сбить меня с толку лестью. Однако это методичное исследование моего ствола лишний раз подтверждает деловой характер нашей встречи, не так ли?

— Ну, хорошо. Я надеюсь, что номер третий, как считаешь ты, или второй, как считает Этьенн, будет не наполовину Лавардак, а наполовину Шафто, соответственно, много красивее, умнее и здоровее номера второго-первого, храни его Господь, бедняжку.

— Я… я… я в ужасе!

— Почему? Ты воевал, видел и сам делал худшее, на что человек способен!

— Может, это не так ужасно в сравнении с тем, на что способны женщины?

— Ты преувеличиваешь. В мире и впрямь есть ужасные женщины, но я не из их числа.

— Ну, знаешь… использовать мужчину таким образом… чтобы я даже не знал о собственных детях?

— Почему ты не задавал умных вопросов до того, как валиться со мной на сено, сержант Шафто? Ты до сих пор не знал, что от этого бывают дети?

— Ладно… ладно… я в ужасе от другого.

— От чего же?

— Разумеется, я знал, что ты на самом деле меня не любишь. Так что на этот счёт я не обольщался.

— Разумеется. Как я знаю, что ты не любишь меня.

— Ну да. Хотя вообще-то ты аппетитная.

— Да и ты очень даже ничего, Боб.

— Но я всегда полагал, что ты спишь со мной, потому что разлучена с Джеком.

— Как ты со мной, потому что разлучён с Абигайль?

— Ну да, мадам. Мне и в голову не приходило, что я нужен в качестве производителя… что не так с номером вторым-первым?

— Люсьен, как бы сказать, убогонький. Среди Лавардаков это обычное дело. Кроме того, он вялый и плохо растёт.

— А что номер первый-нулевой?

— Прекраснейшее дитя на свете. Весёлый, крепкий, умничка…

— Как его зовут?

— Его крестили Жан-Жаком.

— Кажется, я догадываюсь, в честь кого «Жак».

— Да, а «Жан» в честь Жана Бара.

— Вы назвали своего первенца в честь пирата и бродяги?

— Не понимаю возмущения. В конце концов, один из них — твой брат.

— А почему такая фраза: «его крестили»?

— Он отзывается на имя «Иоганн».

— Как-как?

— Иоганн. Иоганн фон Хакльгебер.

— Странное имя для незаконного ребёнка французской герцогини.

— Он… отправился в Лейпциг почти полтора года назад. Ему тогда не исполнилось и полутора лет. Друзья, живущие в Германии, сообщают мне, что там его называют Иоганн фон Хакльгебер.

— «Фон» — это же