Военный инженер товарища Сталина 1 - Виктор Жуков

— Пить! — хрипел Алексей. — Дайте пи-ить! — хрипел и вспоминал.

В тот памятный день на Курской дуге, после налета немецкой авиации они с Саней распрощались с Борькой. Того с ранением увезли в госпиталь. Потом внезапно пропал Саня. Исчез, как в воду канул. Алексей так и не нашел его. Позднее было наступление. И вот, уже в сорок четвертом, он, Лёшка, попал в плен. Как это было — не помнил. Контуженного взрывом, его настигли немцы. Советское командование сменило направление главного удара, и Лёшкина часть оказалась в кольце. Первые дни в застенках концлагеря были мучительными. Поймали на том самом аэродроме, следовательно, офицеры СС посчитали его за летчика Советской авиации.

— А к летчикам у нас особый подход, — язвительно скалился охранник из местных полицаев.

За окном выл ветер, когда Алексей забылся коротким, тяжелым сном. Тело ломило от побоев.

В этой части оккупированной территории располагался эйнзацштаб Розенберга, при котором всегда находился отдел тайной полиции. По сторонам аппельплаца размещались казармы, столовая, узел связи, комендатура и несколько бараков для пленных. Но отдельные камеры подвальных карцеров предназначались только командирам Советской Армии, кто действительно представлял важную ценность для высшего генералитета нацистов. Сюда, в одну из камер и швырнули Алексея.

— Я не летчик! — изнывал от побоев друг Борьки. — Простой пехотинец. Работал на аэродроме техником.

— Хальт! — кричал на него эсэсовец, толкая в узкий проход, в который едва мог протиснуться любой человек. — Тапфер! — подбадривал он, затем переходил на крик, пиная сапогом в область позвоночника. — Швайне!

Лёшка свалился на сырой, весь в плесени, бетонный пол. Кровь, сочащаяся из простреленной груди, давно свернулась, превратившись в струпья. Хорошо, не задело легкие, не то он бы уже давно упокоился в загробном мире. Впрочем, так ли это хорошо? Он еще не знал, куда именно его бросили, и что именно его ждет впереди. По обрывкам фраз он понял, что его беспамятного доставили к немцам, куда-то долго везли, и теперь он здесь, в каменном «мешке» подземелья.

Железная дверь захлопнулась. В узком окошке для подачи пищи возникли глаза надзирателя, произнесшего по-русски:

— Еду и кипяток получишь утром.

— Постой! — едва шепелявя разбитыми губами, просипел Лёшка. — Ты из русских? Пленный?

По ту сторону двери раздался хохот:

— Какой пленный, мать твою? Я таких гнид как ты, большевиков и коммунистов, давил своими руками еще до прихода немцев. Будь моя воля, сразу пустил бы тебя в расход, паскуда!

— Предатель, кхры-ы… — давил кашель. — Прижился у врага. Дай хоть воды… кххры-ыы… Дай напиться.

— Перебьешься! — осклабилась харя в окошке. — Помрешь, мне забот будет меньше.

— Командование не поощрит такой поступок. — Алексей заметил, что при кашле у него вырываются из горла сгустки черной крови. — Погубишь меня, тебя тоже к стенке поставят.

Надзиратель немного подумал, хлопнул задвижкой. Куда-то ушел, затем появился с кружкой воды. Просунув сквозь щель, плеснул в лицо. Лёшка успел поймать распухшим ртом несколько капель.

— Наслаждайся, гнида, — хохотнул охранник. — Наш герр Заубах, оберштурмфюрер, выколотит из тебя всю информацию. Знаешь, какие у него молодчики в гестапо? Начнут с мошонки. Будут клещами сжимать твои яйца. Потом сдерут кожу и постепенно выколют глаза. Сначала один — потом второй!

В это время оберштурмфюрер Генрих Заубах пребывал в отличном расположении духа. Русская атака отбита. В плен взяты два советских бойца, к тому же, один — по всей видимости — командир эскадрильи, хоть и прикидывается простым пехотинцем. А это уже железный крест от эйнзацштаба Розенберга. Отпуск домой, море шнапса и батальон похотливых девиц.

— Чего разлеглась, стерва? — толкнул он в бок обнаженную фройляйн. — Пойди, сделай кофе. И покрепче. Мне утром в комендатуру. Спать вряд ли буду.

— За награждением отправишься? — томно потянулась эсэсовка, входящая в команду спецобслуги.

— Тебе какое дело? Этот хренов русский рта не раскрыл, сволочь! Сколько не били, не произнес ни слова.

Злость из Генриха Заубаха так и перла. Выкинув из постели голую девицу, он начал лихорадочно писать рапорт, дымя египетской сигаретой:

«При русском не оказалось документов, но по форме выправки можно определить звание летчика. Во время допроса (с применением особых мер) молчал, только улыбался распухшими губами. Очную ставку со вторым бойцом еще не проводили. По мнению штурмбанфюрера Куртица, эту процедуру оставим на более подходящий момент. Вначале будем допрашивать раздельно. Ни тот, ни другой еще не знают, что оба из одного аэродрома. Прошу Вашего разрешения на применение более жестких мер воздействия. О результатах будет немедленно доложено. Оберштурмфюрер Заубах»

Погасив сигарету, пробежал глазами текст. Из коридора донесся запах сваренного кофе.

— Неси в кабинет!

Когда эсэсовка вошла, держа в руках поднос, он уже принял решение.

— Иди, отдыхай. Меня не тревожить. Пойду, наведаюсь к узникам. Рано утром придешь, разбудишь, побреешь меня и погладишь форму. Герр Штокман не любит, когда в кабинет к нему являются в неряшливом виде. Все ясно? А теперь — исчезни!

Недовольная фройляйн, поджав губы, удалилась. Запечатав конверт, Заубах надел повседневный мундир, подпоясал кобурой и, направился к карцеру. Прошел через аппельплац. Мимо прошествовала группа солдат, вскинув руки в приветствии:

— Хайль Гитлер, герр Заубах!

Тот лишь отмахнулся, занятый беспокойными мыслями. Рапорт — рапортом, но как развязать рот этого русского? Ни карт, ни документов. Он, Генрих, даже не знает, как того зовут. У этих «иванов» есть правило, не брать с собой на задания никаких опознавательных документов.

Злобно сплюнув под ноги, толкнул дверь пленного барака.

— Дежурный!

— Яволь! — вытянулся фельдфебель, спешно глотая кусок яблочного пирога.

— Проводи к русскому.

Тучный фельдфебель засеменил вперед, со страху звеня связкой ключей. Все в корпусе знали, каким бывает герр Заубах в плохом расположении духа. Полчаса назад настроение было радостным от предвкушения скорой награды, но после рапорта душевное равновесие резко испортилось.

— Как он?

— Часто просит пить.

— Ну, так дай, мать твою! Он мне завтра нужен живым, а не превратившимся в мумию!

— Так точно. Яволь!

— Открывай.

Спустившись на этаж ниже, они стояли перед дверьми малого карцера, впотьмах подземелья. Сырость, шуршание крыс. Дверь лязгнула. В нос ударил тошнотворный запах затхлости, испражнений и засохшей крови.

— Будь рядом! И принеси табуретку, к чертям собачьим! —