Путешествие в другие миры - Владислав Сомервилл Лач-Ширма

Ознакомительный фрагментни одного человека. Все было тихо и спокойно, а воздух свеж и прохладен. Это была страна покоя. Я встал и посмотрел вокруг себя, но света было недостаточно, чтобы разглядеть что-либо, кроме неясных очертаний деревьев и серовато-белого покрытия шоссе. Я повернулся. Вдалеке за моей спиной была дымка, похожая на огни далекого города. Я приостановился и прислушался. Да! Далеко-далеко раздавался глухой грохот далекой канонады. Я был вне Парижа.

Мысль о моем внезапном освобождении совершенно ошеломила меня. Я упал на колени и возблагодарил Бога за свое освобождение, которое было настолько внезапным и необъяснимым, что казалось почти сверхъестественным. Как я мог пройти эту линию "крови и железа"? Какие средства могли быть использованы. Во всяком случае, Позела сдержал свое слово. Я наконец-то покинул Париж и оказался в недосягаемости прусских войск, и между мной и Англией не оставалось ничего, кроме нескольких часов пути на поезде и пароходе.

Когда я шел по шоссе, все еще не понимая, где я нахожусь и куда мне следует направить свои шаги, я вдруг заметил человека, сидящего на одном из белых камней, обозначавших границу дороги. Он был сгорблен, но даже в темноте мне показалось, что я узнал Позелу.

– Это ты, Позела? – сказал я.

– Да.

– Что ж, я очень благодарен тебе за то, что ты успешно выполнил свое обещание. Но где мы находимся? Мы уехали из Парижа, это ясно, но где мы находимся?

– В Понтуазе. Разве вы не видите огни города? А вот и грохот пушек!

– В Понтуазе? Дай-ка припомнить, это станция на линии, ведущей в Амьен. Давайте пересядем на железную дорогу и первым же поездом отправимся в Англию.

Позела согласился, и мы пошли вниз по холму. Через четверть часа мы вошли в город и прошли по его тихим улицам, совершенно пустынным, если не считать прусских часовых, чьи каски блестели в свете газовых фонарей. Сейчас я видел их впервые. Было очевидно, что мы находимся вне пределов Парижа.

Железнодорожная станция была освещена и наполовину заполнена людьми, ожидавшими раннего поезда. Прусский часовой ходил взад и вперед, а в зале ожидания отдыхал капрал. Наконец подошел поезд, и я не могу описать свои чувства, когда я, наконец, оказался на пути в Англию.

Мой странный попутчик был довольно печален. Он снова и снова говорил о тех страданиях, которые он видел, вызванных этой ужасной войной, о глупости народов, не отменивших такой способ разрешения споров, о его расточительности и греховности. Я выслушал его и принял его аргументы, которые были красноречиво изложены. Затем он сменил тему и задал мне множество вопросов, на многие из которых я не смог ответить. Я рассказывал об Англии, о ее истории, правительстве, населении, природе, климате и т.д. Пока мы разговаривали, он достал блокнот и, казалось, записывал то, что я говорил. Боюсь, я был достаточно груб, чтобы однажды заглянуть ему через плечо, но, хотя я достаточно хорошо владею стенографией и изучил не только фонографическую, но и другие системы, я не смог определить, что именно он записывал.

В конце концов мы прибыли в Дьепп, который, как я обнаружил, находился во владении пруссаков. Через несколько часов я снова ступил на британскую землю.

– Как я рад, – сказал я, – и как благодарен вам за то, что вы привезли меня домой, в старую добрую Англию!

– Человек любит свою страну. Полагаю, я должен любить свою, даже если бы она была менее милой.

– Но что такое ваша страна?

Он молчал и, казалось, не слышал моего вопроса.

Глава

IV

. Лондон

Через пару часов мы были на Лондонском мосту. Было уже утро – холодное ветреное утро, но не такое туманное, как обычно. У нас не было багажа, и мой кошелек был почти пуст; у Позела, казалось, с собой ничего не было вообще, потому что я заплатил за его проезд и за свой собственный, а он, казалось, совершенно игнорировал этот факт, – эксцентричность, которая в другое время мне бы не очень понравилась, но которая, в условиях моего огромного долга перед ним, не могла мне не нравиться, поэтому я предложил пройтись пешком до моего дома в Кенсингтоне. Когда мы переходили мост, он, казалось, был поражен тем, что увидел – толпами людей и судоходством. Он перегнулся через парапет, глядя на Темзу.

– Значит, это самый большой город на земле?

– Не просто самый большой из всех, что есть, но и из всех, что когда-либо были. Даже императорский Рим не был так велик, как Лондон. В нем почти четыре миллиона жителей.

– Это действительно великий город. Четыре миллиона! Это больше, чем жителей в Швеции, или в Дании, или в Греции!

– Намного больше, – ответил я.

– Как вы думаете, это счастье для такого количества людей жить в одном городе? Достаточно ли им света и воздуха? Здесь всегда так дымно?

Так мы беседовали, пока шли по городу. Он проявлял живой интерес ко всему, и часто варьировал свои вопросы мудрыми и вдумчивыми замечаниями. Его характер был очень странным, он казался полным сочувствия к человеческому горю, и в то же время его ничто не поражало. Он казался любопытным, но, увидев вещь, был разочарован и говорил обо всем в печальном и жалостливом тоне, показывая, как все могло бы быть лучше и должно было быть лучше, чем есть. В каком-то смысле было досадно показывать наш великий мегаполис столь суровому, но в то же время столь доброжелательному критику. Он, очевидно, искренне жалел нас, жалел Лондон, жалел Англию, жалел все и всех, и все же, как ни странно, он не был тщеславен, не был самовлюблен, не был мизантропом. Он, однако, смотрел на все с возвышенной точки зрения, видел все недостатки, но не радовался, видя их. Я с патриотическим рвением пытался представить все в лучшем свете перед моим добрым, хотя и загадочным, благодетелем, но это было бесполезно. Он, очевидно, считал нас в Англии очень несчастной расой существ, а Лондон – очень большим, но отнюдь не великим городом. Я вспомнил его высказывания во время нашей первой встречи и с сожалением обнаружил, что его ожидания от Англии не оправдались.

Таким образом, мы приехали ко мне домой. Мой отец был, надо ли говорить, очень рад меня видеть. Я писал из Понтуаза и отправил письмо перед самым отъездом, но я приехал быстрее, чем почта. Семья узнала новости обо мне только по воздушной почте за несколько недель до этого, и вот я приехал, совершенно неожиданно.

– Как тебе