За Бессмертного замолвите слово - Акулина Окаянная

class="p1">— Да какие у нас вражины, Добромирушка? На моём веку и не было такого. Мы же в центре земель Звенковых. Но ты так не шути боле, девонька. Чего доброго накликаешь, — ещё и пальцем ей погрозил.

Отряхнулся, пику поднял и для приличия к забору приставил. Вздохнула Добромира. Да что скажешь дядьке, что раза в три тебя больше на свете прожил?

— А ты куда ни свет ни заря собралась?

— За ягодой.

Ухмыльнулся тот загадочно:

— А знаешь ли ты, что я не только поступь злую слышу, да от доброй отличаю. Но ещё и запах пирога за версту чую.

Снова Добромира покраснела, да в нападение пошла:

— Открывай ворота раз сюда поставлен!

Хихикнул Никомир, словно догадался о чем-то, но возражать не стал. Снял венок из бессмертника со столба, исправно им помахал, злых духов отгоняя. И только потом ворота отпер и никак вспомнил:

— А ты чего меня пнула что ли?

— Ну, пнула, — призналась Добромира.

— Ладно, тебе можно, — улыбнулся он по-доброму и бороду почесал.

— И ещё пну, коли спать будешь, — уже с улыбкой пригрозила она на прощание.

— Эх, вся в мать пошла ты, — вздохнул Никомир. — С такой княжной не забалуешь.

Иногда Добромире было обидно от того, что все её матушку помнили, уважали, а в её памяти даже лица не сохранилось. Лишь один эпизод удержался, смутный, как грёза, больше на ощущение похожий. Малая она тогда была. Жар изводил. Ночь, свеча мерцает, а матушка её качает, слова ласковые шепчет. Тепло и тоскливо от этих воспоминаний делалось, но не сегодня. Сегодня она довольна сравнением, ведь её матушка знатной поленицей была. Смелой, решительной женщиной, что когда-то её отца в плен взяла.

Добравшись до вершины, она оглянулась на просыпающийся град, что гордо носил имя Звенигород. Название громкое ему было, хоть и раскинулся широко, да не так широко, как города великие. Но было в этом название кое-что примечательное. Если поехать хоть в правую сторону, али в левую, да хоть прямо или назад двинуть: встретится по пути тебе город с таким же названием.

Звенковы правнучи в каждом управляли и чтили заветы их предка величавого. А велел он сыновьям своим в любви жить и согласии. Земли не делить и по-братски обо всем договариваться. По обычаю, одному из внуков обязательно имя Звенко давали, а сыновьям по желанию земли выделяли. Так и росли города да селения вокруг них. Благо людям жить в таких мирных землях. Соседние княжичи, что без конца земли делили да войны вели, знали, что стоит против одного Звенкова выступить, все Звенковы в миг поднимутся. Поэтому и с соседями жили мирно и дружно.

Терем её отца, князя Звенко, возвышался над остальными домами целым вторым этажом и башнею смотровой. Да и краше других был. Но в том заслуга самого князя была. Мастером плотницких дел он славился, да и народ настаивал, что негоже их князю хуже других князей проживать. Вот и всем миром старались.

Перехватила Добромира корзинку сподручнее и дальше двинула. Вот уже к частоколу капища подошла по мосту через ров неглубокий перешла. Для начала поклонилась она до земли и Перуну, и Даждьбогу, и Волосу и к каменному кумиру богини Макоши подошла. На влажную землю возле присела, достала пирог ещё неостывший и около себя разместила. Посмотрела она снизу вверх на лик богини из камня выдолбленный, всем своим нутром присутствие духа великого прочувствовала.

— Макошь-матушка, все людскому роду отрадушка! Осени своим благим знамением мою долюшку. Пусть Богдан по истечению лет с нами останется. Нити наши сплети, сделай ровными, а чашу жизни счастьем полную. Очень тебя прошу, — произнесла, глаза закрыла, щекой к холодному камню прижалась, и еще раз мысленно попросила.

Чу, как трель соловьиная тишину разрезала. Распахнула Добромира глаза, а на верхушке кумирни соловей серый сидит и песней своей заливается. Да так громко поёт, весело. Улыбнулась Добромира. Услышала ее просьбу Макошь:

— Спасибо тебе, матушка, — подхватила корзинку пустую и в лес отправилась к местам старой вырубки, где полно земляники росло.

Часа два прошло, покуда в Звенигород воротилась с корзинкой полной ягод. Люди, занятые делами, по дороге её приветствуют, кланяются. Во двор усадьбы отцовской через ворота широкие на этот раз вошла, смотрит — над кузней, что ближе к реке расположена, дым поднимается. Пристроила она корзинку на лавку и вместо дома туда. Чем ближе подходит, тем громче звон молота о наковальню разносится, как музыка какая. Знает она, кто там в это время работает. По этой причине туда и следует. Летом дюже жарко в кузне, ворота большие во всю распахнуты. Около входа встала — мастером залюбовалась.

Парень, не увидев её, знай себе молотом машет, да небольшим никак какое украшение делает. Волосы чёрные, простой повязкой повязаны, кожа загоревшая, потом блестит, а глаза тёмные, как сама ночь, внимательно за работой следят. В пору такого опасаться, да знал народ, что добр Богдан и суевериям всяким не подвержен был.

Как смотрит на него, так сердце от жалости то сжимается из-за воспоминаний прошлых лет, то от радости вздрагивает в свете последних дней. Помнила, как десять лет назад вернулся отец из похода, да мальчонку с собой привез. Сказал, что из дальних земель он. Сиротой его злые люди сделали, за что и были покараны дружиной Звенковской. Мальчишка, несмотря на ранения страшные, дорогу пережил. Слабый был, что сам ни есть, ни пить не мог. Так сердце от жалости к нему у Добромиры и дрогнуло. Сама недавно только поняла, что с тех времен и любит его. Такой несчастный, слабый, чтобы он без её заботы делал то. И кормила, и пойла, как матушка, хоть самой шесть лет всего было.

Славились Звенковы кузнечными делами, а земли их болотами были богаты. Оставил их предок ещё одну мудрость сквозь время пронесённую — в мире готовься к войне, в войне готовься к миру. Вот Богдан страсть как это ремесло полюбил — мечи ковать.

Как сказал отец, коли выживет в благодарность будет в челяди княжеской десять лет хаживать. Вот и срок к концу подходит и боязно ей было, что надумает в земли родные вернуться.

Словно почувствовав ее взгляд, парень остановился и на нее обернулся:

— Здравствовать тебе, Мира. Чего молча стоишь?

Как же ей нравилось, когда он её Мирой называл. Так только самые близкие звали, другим вроде как не положено. Какая-никакая, а княжеская дочь.

— Тобою любуюсь, — улыбнулась она.

— А чего мной любоваться? Чай не драгоценность какая.

Отложил Богдан молот, взял щипцы,