Княжич Юра V - Михаил Француз

ничего, из капли крови, новую Жизнь создавать! Научился и научил!.. — Маверик перевёл дыхание, закурил. Выдохнул дым, добавил уже спокойно, без патетики и жара. — За это их и истребили… За это же и тебя убьют, братец.

— Меня? Я-то причём⁈ — искренне изумился я.

— А тут всё просто, Юрок, — хмыкнул Маверик и снова затянулся. Выдохнул и продолжил. — Химерологов раздавили. Всем миром давили. Многие кровью умылись. Планету расшатали так, что третий век успокаивают… Химерологов истребили… а вот творения их, Разумников, истреблять не стали. К рукам решили прибрать: зело мы для них полезные! Очень уж удобно с Разумниками под рукой, баранье стадо в узде держать! Вот и не стали. Вытащили из лабораторий, да в услужение себе поставили. Всё равно же наша сила на них не действует — удобно!.. — снова помолчал, пока затягивался, пока дым выпускал. — А, что б не рисковать, значит, порешили, что нельзя нам выше Четвёртой Ступени подниматься. Кто к ней близко подходит, того, — резко дёрнул возле своего горла ладонью с распрямлёнными пальцами. — И не денешься никуда.

— А я причём? — туповато повторил я.

— А ты, дорогой мой братишка, Ратник уже! Верхняя планка ступени. Чуть ещё, и в Витязи перескочишь. Гений, мать твою!.. Гордость Долгоруких! Гордость Империи!.. и взял, прямо на Балу в Зимнем, перед всеми делегациями Дар Разума засветил, — противно ухмыльнулся Маверик. — Концерт устроил! Кайфанул на сцене, да? Смертный приговор ты себе подписал! Сам подписал! Без моего, заметь, участия.

Он снова затянулся, посидел ухмыляясь, с видимым наслаждением дым в себе удерживая. Потом выдохнул и мерзко так хихикнул.

— Это ещё папаша наш с тобой ничего не понял — заступился за тебя дурака. Но, не переживай: ему быстро объяснят. Уже, небось, объяснили. Он теперь сам, первый тебе шею свернёт, как только увидит, чтобы от позора «рогов» избавиться.

Маверик бросил на брусчатку докуренную сигарету, раздавил её ногой и глянул куда-то в сторону. А там, как раз, на краю площади, из дорогой машины какой-то респектабельный «Herr» вышел, когда ему водитель или охранник дверь заднюю пассажирскую открыл. Вышел, выпрямился, поправил белый шарф на чёрном пальто и… расплескал красно-бурые мозги по шарфу, пальто и брусчатке. И, почти сразу его догнал звук выстрела из мощной винтовки. Настолько мощной, что от головы мужчины практически ничего не осталось, и тело на брусчатку, фонтанируя кровью, падало уже без неё.

— Прощай, труп, — услышал я обращение к себе со стороны скамейки. Повернулся в ту сторону и имел неудовольствие наблюдать смерть сидевшего там человека от «естественных причин». Внезапную и скоротечную.

Был человек, и нет человека. Только синеющий труп с закатившимися глазами на скамейке остался лежать на спине, лицом к небу. Причём, труп совершенно, ни по одному параметру: ни по росту, ни по весу, ни по цвету волос, ни, тем более, на лицо, не похожий на того Маверика, которого я помнил, которого мгновенно сейчас узнал, и с которым только что разговаривал. Совсем.

Вот и думай теперь, что хочешь: правда это была случайная встреча, и Маверик тут того «Херра» ждал, или только видимость такую создавал, а целью был, всё же, я?

* * *

Глава 2

* * *

Комната, в которой я находился, не была белой. Ни в прямом, ни в переносном смысле. Это был кабинет Ректора Академии. Да и разговор не слишком похож был на те допросы, которые мне ранее уже доводилось проходить. Всё чинно, вежливо, доброжелательно, мягко…

Не похож по форме. Но вот по сути…

В кабинете присутствовали четверо: я, сам Ректор, Граф Сатурмин и тот же непонятный не представившийся человек, который, в прошлый раз, в студии сидел на стульчике возле выхода из комнаты и молчал.

Он и сейчас молчал. Говорил Ректор. Точнее, спрашивал. А я отвечал.

Перед ним на столе лежала пластиковая папочка с несколькими листами бумаги в ней, и, по ходу разговора, Ректор с содержимым этих листов периодически сверялся.

— Так, что это был за человек такой, Юрий Петрович? Тот, с кем вы разговаривали возле той лавочки? — прозвучал, наконец, тот самый вопрос, ради которого вся вот эта встреча и была организована. Ведь, на банкира, которому снесли голову из винтовки на той площади, данным господам было совершеннейшим образом наплевать — они слишком высоко сидят, чтобы даже внимание обращать на такие мелкие междуусобные разборки Бездарей.

А вот непонятный мужик, который долго что-то говорил сыну Московского Князя, а потом внезапно взял и умер — это уже совсем не мелочь. Тут попахивает политической интригой.

И что мне им отвечать? Правду?

— Честно говоря, я так и не понял, — последовал мой ответ. И в нём не было лжи: да — я догадывался, что это Маверик, парень воспринимался, как Маверик, парень говорил от имени Маверик, парень откликался на имя Маверик… но был ли он на самом деле Мавериком? Вопрос, на который я даже самому себе не смогу ответить однозначно. — Какой-то человек. Одет прилично. Говорил со мной на чистом русском, без какого-то заметного акцента. Глупости какие-то нёс. А потом умер. Вроде бы, от сердечного приступа? Или от чего? Я так и не понял.

— Эксперты пишут, что «обширный инфаркт миокарда», — сверившись с бумагами, подтвердил Ректор. — А, что за глупости? Не поделитесь?

— Ну, я, на самом деле, всего не запомнил — слишком поражён был их несуразностью.

— Но всё же? Хоть что-то?

— Ну… он обвинил меня… точнее, мою мать, в том, что она «нагуляла меня за углом», и что Пётр Андреевич Долгорукий не мой биологический отец… Ещё сказал, что, с какого-то перепугу, Князь меня теперь убьёт при первой же встрече… говорю же: бред какой-то несуразный! Как Пётр Андреевич может не быть моим отцом, если мы с ним настолько похожи, блин, что фигурой, что лицом⁈ Тут даже генетическую экспертизу делать не надо — и так всё ясно, стоит просто рядом нас поставить и посмотреть!

— Действительно, глупость, — хмуро кивнул Сатурмин. — Насколько мне известно, во всех Княжеских Родах полную генетическую карту на всех членов вот уже тридцать лет, как в обязательном порядке составляют — требование Императора. Чтобы, значит, опознавать было проще в случае боевых действий. В сражениях Одарённых друг с другом ведь очень редко хоть сколько-то целые тела остаются… Так