Личное время - Хуан Мирамар

В конце концов был составлен протокол, но сначала тетка в пестром платье пошла звать дежурного милиционера.

Пока она ходила за милиционером, синяя рубашка очень боялся, что упустит Рудаки, и все порывался схватить его за руку, но Рудаки сначала увертывался, говоря, что он и так не уйдет, но потом разозлился, ухватил руку синей рубашки и резко завел за спину – обучение в спецотряде еще не забылось. Синяя рубашка взвыл от боли и больше схватить Рудаки за руку не пытался, а только продолжал бормотать свою вторую мантру «Протокол составлять надо», и во взгляде его ненависти поубавилось, а появилось даже уважение, смешанное с удивлением: может убежать и не убегает! Рудаки и сам этому удивлялся не меньше синей рубашки, но почему-то стоял и ждал милиционера.

Пришел милиционер и препроводил Рудаки в комнату милиции на станции метро. Потом другой милиционер попросил его предъявить документы, а когда он сказал, что документов у него при себе нет, стал звонить куда-то, и скоро его посадили в милицейский «газик» с решетками на окнах, и через полчаса тряской езды он оказался в Черском отделении милиции на жесткой лавке вместе с двумя тихими алкоголиками инженерно-технического облика под охраной сонного юного старшины.

Рудаки помнил Черский райотдел – был он здесь в прошлом, доставлен был сюда по поводу недозволенного «распития алкогольных напитков в общественном месте» (насколько он помнил сейчас, был это подъезд какого-то дома) вместе с «группой товарищей», но помнил смутно. Знакомой казалась только загаженная лестница на второй этаж – и раньше смотрел он снизу на эти грязные ступени, по которым спускались и поднимались пыльные сапоги милиционеров и разнообразная обувка нарушителей. Вроде знакомо было и огромное линялое зеркало, висевшее напротив скамьи, на которой он сидел – и раньше отражались в нем раскрасневшиеся от «незаконного распития» рожи его самого и «группы товарищей». Вот и сейчас…

«Постой, – сказал он себе, – постой, а где же я?!»

В зеркале мутно отражались опухшие тихие алкоголики – один спал, другой задумчиво ковырял прыщ на подбородке, отражался и юный старшина, а его в зеркале не было – на том месте, где он сидел, в зеркале видна была отполированная задами нарушителей скамья, а его не было.

Он поймал в зеркале взгляд милиционера – взгляд выражал смятение и ужас.

– А?! – прошептал, заикаясь, старшина. – А где же?! – и, топая сапогами, помчался в комнату дежурных, из раскрытой двери которой доносился мат и обрывки телефонных переговоров.

Рудаки как будто кто-то подтолкнул – как только милиционер скрылся в дежурке, он вскочил, одним прыжком преодолел небольшое расстояние до входной двери, распахнул ее – она с громким стуком захлопнулась за ним – и побежал к трамвайной остановке, находившейся почти напротив милиции. Как раз подошла «десятка». Он вскочил во второй вагон, двери захлопнулись.

– Следующая остановка «Петра Могилы», – сказал репродуктор, и трамвай тронулся. Обернувшись, Рудаки посмотрел назад – двери отделения милиции были закрыты и его, похоже, никто не преследовал.

«Сочли мое исчезновение вполне естественным для призрака, – подумал он и усмехнулся. – Можно представить, что наговорил в дежурке молоденький старшина. Надо мне впредь внимательнее быть. Хиромант ведь предупреждал, что проникновение штука непонятная и непредсказуемая: все, что угодно, может быть. Вот, оказалось, что меня зеркало не отражает, – почему-то он совсем не испугался. – Надо в следующий раз внимательнее быть, – решил он для себя и подумал: – А следующего раза ведь может и не быть – Хиромант и об этом предупреждал».

Он вышел через две остановки, хотя «десятка» шла до самого Черского моста, откуда до Бульвара было рукой подать, побоялся ехать дальше – не хватало еще раз в лапы контролеров угодить. Пешком до Бульвара тоже было не очень далеко, и примерно через полчаса он уже подходил к Двери.

У парадного он привычно взглянул на балкон и окна второго этажа. Уже стемнело, в окнах горел свет и двигались тени.

«Ужинают, наверное, – подумал Рудаки. – А вдруг и в этот раз я к себе в квартиру попаду – все ведь может быть, – Хиромант говорил, что все может быть – и увижу молодую Ивку и Ниночку маленькую. Хотя едва ли». Чувствовал он, что едва ли он их увидит и в этот раз, и в последующие, если они будут, – противоречило это как-то идее проникновения. Как, он не знал, но был уверен, что противоречило.

Дверь не изменилась. Была она такой же, как тогда, когда уходил он через нее в свое первое проникновение, дрожа от страха и предвкушения. Такая же была она ободранная, слегка покосившаяся, с косо врезанным кодовым замком, такого же неопределенного цвета, напоминавшего цвет плавника, пролежавшего не одну зиму на морском пляже.

Код был «05–26», а потом надо было резко нажать на крючок такой железный и дверь открывалась.

– Должна открыться, – говорил Хиромант, – должна, но может и не открыться.

– И что тогда? – спрашивал Рудаки.

– Тогда надо подождать и пробовать опять.

Код был странный.

– Опять двадцать шесть, – сказал Хиромант.

– Опять двадцать пять? – переспросил тогда Рудаки.

– Опять двадцать шесть, – поправил Хиромант. – Пространство проникновения не любит симметрии.

Рудаки набрал код, глубоко вздохнул и нажал на крючок.