Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Непременно, майтера, – пообещал Шелк, поспешив отступить назад. – Прощай, майтера Роза. И насчет тех помидоров… мне стыдно, вправду стыдно за все. Надеюсь, ты меня простила.

– Майтера Роза вчера ушла из жизни, патера. Разве я не говорила?

– Да, – пробормотал Шелк. – Да-да, разумеется.

Чистик лежал на полу коридора. Устал он, следовало признать, жутко – устал, ослаб, да еще голова кружится… Когда он в последний раз спал? В мольпицу, на дневной стороне, после того, как оставил Дойки с патерой, перед тем, как отправиться к озеру, да и в лодке, перед самым штормом, тоже соснул чуток. Дойки… они с мясником тоже жуть как устали, еще сильнее, чем он, хотя им-то небось по башке не досталось… зато они помогали во время шторма… а Елец мертв… один Зубр бездельничал и наверняка прикончит его, дай только возможность…

Представив себе Зубра, стоящего над ним с палицей вроде той, валявшейся на полу в коридоре, Чистик вскинулся, сел, заозирался по сторонам.

Нет, Зубр о чем-то негромко трепался с солдатом.

– Я начеку, – успокоил его солдат. – Спи, боец, спи.

Конечно, ни один солдат такому, как он, быть другом не мог. Конечно, он скорее доверился бы Зубру, хотя не верил Зубру ни в чем… однако Чистик снова улегся на пол.

А что за день нынче? Фельксица? Нет, видимо, все же фэалица. Мрачная Фэа, богиня пищи и исцеления… мрачная, потому как, чтобы поесть, надо убить кого-нибудь себе на прокорм, и прикидываться – знать, дескать, ничего такого не знаю – без толку. Вон как тот же Гелада прикончил Ельца: шнурок на горло, плечо раскромсал… Потому-то и надо порой, хоть изредка, захаживать в мантейон. На жертвоприношении тебе все покажут как есть, покажут, как умирает серый баран, а его кровь выплескивают в огонь, а бедняки благодарят Фэа, или кому там из богов с богинями он поднесен в дар, за «сию добрую трапезу»… Мрачная, потому как лечиться больнее, чем помирать: доктор-то режет тебя, чтоб поправился, или кости вправляет – тоже приятного мало. Елец говорил: тебе, дескать, черепушку проломило, то есть кость в голове дала трещину, и, видать, не соврал… голова порой кружится жутко, а в глазах то и дело все расплывается так, что под носом ничего не разглядишь. Ох, Фэа, Фэа… белым бараном тебе поклонюсь, только бы пережить это все!

Да, а барану-то черным быть полагалось… он же обещал Тартару черного, но за единственного черного барана на весь рынок запрашивали больше, чем в кармане нашлось, так что пришлось купить серого. Было-то это еще до последнего раза, до того, как Киприда пообещала, что все будет – леденчик в сахаре, до того, как он Дойки одарил перстеньком, а патеру анклетом… Наверное, с него-то, с барана не той масти, вся невезуха и началась… хотя черные – они ж все равно крашеные.

На дерево, а с дерева на крышу, а после внутрь сквозь чердачное окошко, но голова кружится, жуть как кружится, а дерево-то растет – вон, уже достает верхушкой до самой тени, щекочет эту, лохмать ее, тень, засохшими листьями, а листья шуршат, шуршат, а крыша еще того выше, а Зубр с перекрестка свистит, свистит, предупреждает, что лягвы рядом, почти под самым, лохмать его, деревом…

Встав на ветку потолще, Чистик двинулся к крыше, но замер, глядя, как крыша уплывает прочь заодно со всеми черными островерхими крышами Лимны, будто старая лодка старого рыбака, отходящая от причала с Громорычащей Сциллой у руля – со Сциллой, угнездившейся в голове Доек, не занимая места внутри, однако ж дергая Дойки за ниточки, натягивая поводья, вонзая в бока острые шпоры, нещадно, точно бойцовый петух, терзая, подгоняя Дойки, стоит той, взнузданной Сциллой-Шпороносицей, только замедлить рысь. Шажок, еще шажок… а крыша-то небывало, невиданно далеко, выше верхушки всего этого, лохмать его, дерева, а подошва скользит на гладкой серебристой коре, смоченной кровью Гелады, и он, Чистик, падает в бездну…

Вздрогнув, Чистик вновь вскинулся, открыл глаза. Рядом – поблизости, но не вплотную – лежало на полу что-то теплое. Дойки? Перевернувшись с боку на бок, Чистик просунул ноги под ее пышные, мягкие бедра, прижался грудью к спине, обнял ее, чтоб согреть, а заодно накрыть горстью грудь.

– Люблю я тебя, Дойки, Киприда свидетельница, люблю. Отлохматил бы прямо сейчас, да, видишь, совсем мне худо… но ты не думай, мне других баб и даром не надо.

Синель не ответила ни слова, однако дыхание ее слегка изменилось, и Чистик понял: слышит, все слышит, а спящей попросту притворяется… ну и козырно: хочет прежде помозговать – пускай, что тут плохого? Пустоголовая свиристелка ему и незачем: такая ведь обязательно рано или поздно подставит, причем не нарочно, по недомыслию.

Сам-то он уже все обмозговал, обмозговал все, что требуется, пока переворачивался с боку на бок, и потому спокойно, вполне довольный, уснул с нею рядышком.

– Шокирован, патера кальд? Знаю, шокирован, и еще как. По лицу вижу. Боюсь, глаза у меня уже не те, что прежде: выражения лиц я, признаться, разбираю плоховато, но сейчас у тебя вид – красноречивее некуда.

– В известной мере да, твое Высокомудрие.

Оба авгура – молодой, рослый и престарелый, сгорбленный – шли бок о бок вдоль Солнечной. На каждую пару неуверенных, нетвердых шагов Кетцаля приходился один неторопливый, не слишком широкий шаг Шелка.

– Ты ведь, патера кальд, молился о том, чтобы в твоем Окне показался один из богов, каждый день, с тех самых пор, как покинул схолу, с тех самых пор, как прибыл в этот квартал, не так ли? Уверен, так оно и есть. Все вы об этом молитесь… ну если не все поголовно, то почти все. Кого увидеть надеялся, а? Паса или Сциллу?

– Главным образом Сциллу, Твое Высокомудрие. Говоря откровенно, о меньших богах я в то время вспоминал разве что изредка. То есть о богах, не входящих в круг Девятерых – ведь в действительности ни одного бога мелким, незначительным не назовешь. Самым вероятным мне представлялось явление Сциллы… во‐первых, разжиться жертвенными животными нам удавалось только по сциллицам, а во‐вторых, она как-никак покровительница нашего города.

Кетцаль, сощурившись, взглянул Шелку в лицо. Странно, однако беззубая улыбка Пролокутора отчего-то настораживала, внушала тревогу.

– И тебе, разумеется, хотелось, чтоб она подсказала, что делать. А заодно наполнила ваш денежный ящик. Тогда ты смог бы и подлатать старые, обветшавшие постройки, и накупить учебников для палестры, и устраивать пышные, роскошные жертвоприношения хоть каждый день?

Шелк неохотно кивнул.

– Понимаю! Ох, как я тебя понимаю! Все это вполне естественно, патера кальд. Естественно и даже достойно всяческой похвалы. Но как же быть со мной? Как быть со