Император открывает глаза - Дмитрий Колосов

– Все! Все они предатели! Все предадут!

– Так уж и все?! – пытался не поверить юный царь.

– Все! И Аполлодор! И Зевскид! Но первым предаст Ахей! А еще Аполлофан!

Тут Антиох проявил особое недоверие.

– Аполлофан? Мой врач? Но я верю ему!

– А он тебя предаст!

Аполлофану стали известны эти слова. Был он мужем решительным, а прошлое – темным. Никто не знал точно, откуда он родом. Одни считали, что из Фригии, другие не сомневались, что с Крита, третьи шептались, что Аполлофан учился врачебному искусству в таинственном далеком Китае. Как бы там ни было, врачом Аполлофан был отменным, возможно, даже лучшим, да и человеком незаурядным, привлекающим взор. Крепкий в кости, он умело обращался не только с ланцетом, но и с мечом, а пристальный взгляд широко распахнутых хищных глаз смущал окружающих, даже царя. Аполлофан не любил спорить и не умел прощать.

Аполлофану пришлись не по душе наветы Гермия. Как не нравился ему и сам временщик. Слишком много он на себя брал, слишком бесцеремонно поступал с теми, кто находились подле царя. Роющий другим яму, да попадет в нее сам!

Аполлофан был вхож к царю, как вхож к больному пользующий его доктор. Как-то, прикладывая примочку к ушибленному во время охоты бедру, Аполлофан, словно невзначай, спросил:

– Я слышал, войско следует в Атропатену?

– От кого? – встрепенулся царь, ибо план, о каком вдруг заговорил лекарь, был известен лишь Антиоху и верному Гермию.

– Я слышал, – не стал распространяться о своих источниках врач. Гладко выбритое лицо его изобразило улыбку. – Я бывал в Атропатене. Глухие места, населенные диким народом. В таких может сгинуть не то что человек, а целое войско. В таких может пропасть без вести сам царь!

Антиох вздрогнул.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Кому-то нужно, чтобы войско пошло туда, значит, кому-то нужно, чтобы царь…

Аполлофан многозначительно оборвал фразу и вновь усмехнулся. Антиох нервным движением потер больную ногу.

– А что нужно тебе?

– Лишь одно – чтобы здравствовал царь, и не потому, что мне хорошо рядом с ним. Сильный царь означает стабильность, а держава нуждается в этой стабильности.

– Продолжай, – задумчиво велел Антиох.

– Чтобы была стабильность, не должен быть тот, кто желает отправить царя в Атропатену под кривые клинки всадников Артабазана.

– Но если этот человек нужен мне? Если он ни в чем не виноват, а твои наветы не более чем наветы?!

– Людей много, царь один. Властелин должен уметь избавляться от тех, кого считает друзьями. Царь найдет себе нового друга, более достойного, более преданного, более почтительного. Друга, а не господина!

Глаза Антиоха гневно засверкали.

– Да как ты смеешь!

– Смею!

Аполлофан резко наклонился к царю, его жестко вылепленное лицо очутилось точно напротив царского. Поигрывая изящной тростью, с какой никогда не расставался, врач тихо повторил:

– Смею!

Его голос звучал столь твердо, а в глазах была такая сила, что Антиох не выдержал и отвел взор.

– Все это наветы! – повторил он.

– А разве ты, щенок, не внял его наветам?!

Антиох, сбросив с ног влажное покрывало, поднялся. Вне себя от гнева, он хотел кликнуть стражу, но не смог: железная рука врача сдавила державное горло. Перед глазами царя блеснуло массивное тускловатое кольцо с ослепительно ярким драконом.

– Сначала подумай! – зловеще процедил Аполлофан. – Подумай, а потом уж решай!

С этими словами врач покинул шатер.

И царь подумал. Он размышлял всю ночь, а наутро позвал Аполлофана.

– Делай, что задумал! – приказал Антиох.

– Я слышу слова не юнца, но мужа! – поклонился врач.

Тем же вечером, во время прогулки, он отозвал Гермия в сторону от царя и свиты.

– Я должен сообщить нечто очень важное, сиятельный. Наедине…

Гермий задумался. Не в его правилах было отпускать от себя стражу и оставаться с глазу на глаз с тем, кого он относил к числу недругов. Но Аполлофан был безоружен, а Гермий имел при себе меч. И Гермий согласился и отошел в сторону. Здесь Аполлофан неуловимым движением выдернул из трости отточенный клинок и вогнал его в живот Гермия. Хрипя, канцлер выдавил:

– Вы убиваете меня за то, что я сказал правду. Вы все предадите царя. А первым предаст Ахей!

– Сдохни, собака! – ответил врач и твердой рукой повернул клинок так, что вывалил из чрева Гермия скользкий ворох кишок. Канцлер забился в агонии, убийца бесстрастно наблюдал за ним. Когда-то, в далеком, неизмеримо далеком прошлом ему уже приходилось убивать – вот так, отточенным стилетом в живот или сердце. Убивать лазутчиков и вельмож, солдат и коварных предателей, убивать даже царей – убивать врагов. Когда-то… В те времена врач носил другое лицо и имел другое имя – имя считавшееся сейчас легендарным. Тогда его звали Заратустрой. Но это было тогда…

Аполлофан дождался, пока завершится агония, после чего вытер клинок об одежду убитого, сунул его в ножны и возвратился к царю, старательно делавшему вид, что ничего не заметил.

– Все кончено! – бросил Аполлофан.

– Он сознался? – полюбопытствовал слегка побледневший Антиох.

– Ему не в чем было сознаваться.

– Но он что-то сказал? – настаивал царь.

– Да, он сказал, что все предадут тебя, и что первым будет Ахей.

Антиох криво усмехнулся.

– С чего это вдруг все должны предать меня. Особенно Ахей, который был мне вместо отца. С чего?

А через несколько дней пришло известие, что Ахей и впрямь предал, объявив себя правителем земель к западу от Тавра.

А еще через несколько дней исчез Аполлофан. Он исчез на рассвете, незадолго до того, как в его палатку проникли люди, посланные Антиохом с наказом умертвить лекаря: царь обретал последовательность, а значит – характер; это было благом для державы.

Аполлофан исчез, и никто больше не слышал о нем. Никто!

А потом, спустя дни, месяцы, годы совсем в другой части мира объявился человек, чей взгляд был решителен, а рука тверда, и чье сердце не знало ни сомнений, ни жалости. Но звали его иначе, и был он совсем из иной истории…